Гуманная педагогика - [48]

«Может, проще вернуться?»

«В Тайгу?»

«Почему нет?»

«У Сони семья».

Ролик присвистнул от удивления.

«Да нет, — спохватился я. — Просто у нее сестер много».

«А что, на Сахалине трудно найти приличную девушку без сестер и даже без родителей?»

«Мне Соня нужна».

«Не слишком много всего сразу?»

«А чем я хуже других? — почему-то вдруг всплыли в голове не совсем понятные слова деда о самках и барышнях. Как-то не вязались они с его барственностью и избыточностью. — Я же не гор золотых требую. Ты вот собираешься в Ригу, а мне остров нравится. Книжка поможет. Книжка многому поможет. Но не сборник общий, а именно отдельная книжка. И чтобы мое имя на обложке. Соня увидит, все простит».

«А уже есть что прощать?»

«Да ладно ты».

«Похвала Деда тебе зачем?»

«Ну, как… Для самоутверждения…»

«Тогда вот что, старик, — покачал головой Ролик. — Ты себе голову чепухой не забивай. Дед четверть века провел вне страны. Ну да, знаю, можешь не говорить, прощен, живет на общих основаниях, но не забывай, не забывай, старик, что Дед все равно считается эмигрантом. Бывшим — да. Но у людей хорошая память. Пропагандист белого адмирала. Ты думай, думай. У Деда руки не в крови, потому и прощен. Всего лишь. А вот Чехов Андрей Платонович — фронтовик, известный писатель и с первого вздоха и навсегда с нами».

Ролик так и сказал: с нами.

«К Чехову ни у кого нет претензий. Это важно. Ты вот вернешься на Сахалин со своей рукописью, ура, рекомендована в печать, а редактор спросит: кем рекомендована? Узнает, пожмет плечами: ах, Дедом… Ну да, промямлит, имя известное… И опустит глаза, для него, для редактора, имя Деда, к сожалению, звучит не убедительно… Как бы тебе пояснить… Как бы и не белое имя, сильно уже линялое… Так что не радуйся, с рекомендацией Деда твоя рукопись отправится прямо в Москву на контрольное рецензирование. А вот Чехов — совсем другое дело. Даже твою тайгинскую барышню обрадует рекомендация Чехова. Она это имя еще в школе слышала, правда? — нехорошо усмехнулся он. — Так что ты будущему своему редактору голову не дури. Все обдумай. И начни прямо с названия. Какая, к черту, педагогика? Ну почему педагогика? Ну почему гуманная? «Без трусиков-то куда сбежишь?» — уже несколько добрее усмехнулся он. — Ты не на Деда ориентируйся, старик, ты прежде всего на Чехова произведи впечатление. Ну в самом деле, старик, чего это у тебя какой-то горбун так размахался вилами? — И опять процитировал, на этот раз без усмешки. — «Над черным носом нашей субмарины взошла Венера, синяя звезда…» Вот безупречные строки!»

«Синяя звезда — это от Гумилева».

«А написано коммунистом».

Ролик дополнил стаканы.

«Твоему будущему редактору нужно предъявлять рекомендацию Чехова, — твердо повторил он. — Это ведь Чехов прописан в Москве. Это ведь Чехов руководит одной из секций Союза писателей. Это ведь Чехов, а не Дед, чуть не получил Сталинскую премию. И получил бы, — покачал головой Ролик, — обязательно получил бы, не поторопись со своим докладом Никита Сергеевич… Откровенно скажу, таланты должны держаться вместе… Это я уже о нас с тобой… Мы уже сейчас должны думать о своем будущем. Мы уже сегодня должны создавать свою собственную литературную среду. Именно свою, старик, понимаешь? К черту всех подсказчиков! Сами разберемся. Дед — личность, конечно, с этим никто не спорит. Дед выжил, стоит на ногах. Но будущее не за ним, ты пойми, будущее за нами. За мной. За тобой. Это мы, а не Дед, будем определять цвет нашей литературы. Кому Дед хвалу пел? Белому адмиралу!»

«Когда это было…»

Суржиков изумился: «Ты что, серьезно?»

И наклонился ко мне, даже понизил голос.

«О чем пишет Дед? Ты подумай. О раскольниках, императрицах, царях, о Пушкине. Думаешь, сегодня в колхозах и на заводах именно таких откровений ждут? Да ладно, не придирайся, — поморщился он, — сам знаю, что Пушкин нужен. Такие личности увлекают, читатели роются в подробностях, как лисы в водорослях на отливе. Мимо большой книги о Пушкине никто не пройдет. — Ролик даже зажмурился. — У немцев Гете. У англичан Шекспир. У итальянцев Данте. Мы чем хуже?»

Он опять наполнил стаканы.

«Дед — писатель. Никто не спорит. Но ты в корень смотри. Ты ведь радио каждый день слушаешь, значит, знаешь, что американцы недавно потеряли над Гренландией атомную бомбу. А если она рванет? И Вьетнам те же американцы выжигают напалмом. А? Теперь эта заваруха в Праге…»

«Ну Прага — это далеко».

«Вот-вот. Прага — это вроде как далеко, а горбун совсем рядом. Ты только такое, старик, не ляпни на семинаре. Вот мечтаешь о барышне, о квартире, о книжке, а сам собираешься подкинуть хитрую загадку будущему редактору и одновременно похвалы ждешь от Деда. А отчего это, спросит тебя редактор, у вас такое странное дело? Как это на сибирской заимке рабы завелись? Да в Сибири даже крепостного права не было. Это в Китае, старик, размахивают красными цитатниками, это в Праге стреляют в наших с тобой солдат. А ты? У тебя даже сибирские девки носят древнегреческие имена. Что за черт? Ведь время — это события. У каждого человека они свои, каждый ориентируется на свое. Дед пишет о патриархе Никоне, о церковном расколе, о царе Алексее Михайловиче, ты — о горбатом Платоне, Волкова запуталась в надоевших солнечных бликах, в птичьем свисте. «Над Невой та-та-та вьюга, над Невой та-та-та дожди, моя та-та-та подруга, та-та-та-та-та не жди». — Это он явно передразнил Волкову, а закончил не совсем понятно: — Здесь лежит атеист. Одет хорошо, а пойти некуда».