Гуманная педагогика - [21]

Вот ненароком заберется в вашу отдельную квартиру отчаявшаяся какая-нибудь мамаша, втащит коляску с ребеночком, вы что, выкинете эту мамашу на мороз?

Дед твердо ответил: «Не выкину».

И отправился искать грузовую машину.

Хабаровск в веселых новогодних огнях. Счастливые граждане несут из гастрономов авоськи с водкой и закусками. За пару часов Дед, Пудель и Хунхуз (Владимир Васильевич, сын убитого япсами партизана) перевезли в двухкомнатную квартиру на Карла Маркса раскладушку, стол, три стула, несколько пачек книг, какую-то посуду. Марья Ивановна, отставленная Маша с Кочек, раковинка души, суровая подружка, держала руку на своем громко бьющемся сердце, не верила случившемуся, боялась поверить (неужели и партбилет вернут?), только поглаживала огрубевшими от работы пальцами трубку телефона — подумать только! и телефон!

Резала колбасу, подогревала что-то на сковородке.

Пудель, кстати, оказался умельцем: врезал второй замок.

Две большие комнаты, второй этаж, вода горячая круглый день.

Хохотали, выпив по первой. Вот какие забавные в наших газетах бывают предупреждения. «Рубить сосны на елки воспрещается». Сразу выпили за волшебный русский язык. Все равно на лице бритого Хунхуза читалось мрачное непонимание. Да как же так? Бывшая белая морда, адмиральский пропагандист, любимый пресс-атташе Верховного, а ему не по рогам, а отдельную квартиру! Подумаешь, пишет. Все мы пишем. Что в этом такого? Сам по себе думай, что хочешь, это пожалуйста, но народ пусть думает одинаково.

Совсем запутался в мыслях.

Вспомнил, как в сентябре на читательской конференции Марья Ивановна возмущалась, показывала собравшимся книги с варварски вырезанными, даже вырванными страницами.

«Что же это такое делается?»

А из зала: «У вас в библиотеке душно».

А из зала: «У вас невозможно в такой духоте вчитываться в труды классиков».

Кто-то даже бросил: «У вас реакционный Бердяев в каталоге». А крепкий бравый усатый старшина с речной амурской флотилии (в форме) кулаком стукнул по ручке кресла: «Почему у вас выдают студентам немецкие книги? Студенты язык учат? Ну и что? Мы — народ-победитель, пусть учат по нашим учебникам!»

Дед уверенно провозгласил: «За новую жизнь!»

Избыточный, крепкий, посмеивался, знал: теперь в новой жизни вообще все будет по-новому. В ней, в этой новой жизни (даже если мы до нее сами не доживем) обязательно будут просторные прохладные библиотеки, никто не будет из книг выдирать картинки, читай на любом языке, а в высоких нишах — мраморные герои.

Утром записал в дневник свои мысли.

Знал, что Пудель прочтет. Но это ничего. Пусть читает.

Дмитрий Николаевич даже реакционного Бердяева читал, пусть и мои записки читает, раз этого служба требует. «Злоба да обманы, хитрость да насилия. Грозные Иваны, Темные Василии». Может, и для души что найдется.

Думал иногда: а не случись семнадцатого года?

С Машей все-таки такие темы не обсуждал, но Барянов заходил, с полковником говорили. Как два полковника. «Да говори, что хочешь, — смеялся Барянов. — Нам все равно, кто что говорит. Нам важнее знать, кто что думает».

В первую ночь в новой квартире Дед долго не мог уснуть.

Все пытался представить. Ну вот… Ну не сдали бы красным Омск… Больше того, сами двинулись бы на запад, разогнали орду Тухачевского. Союзники рядом. Путь на Москву открыт.

А потом что?

Мучился этим потом.

Что, Аня бы из Костромы не ушла в свой монастырь? А Блок и Максим Горький были бы повешены адмиралом где-нибудь на Страстной площади — на глазах у бронзового поэта А. С. Пушкина? Лошади, не погибшие на байкальском льду, покойно паслись бы на заливных лугах? Марья Ивановна не уехала бы из Ойротии? А Вера, где бы она сейчас растила нашего Гришку? Чьи стихи на бурятский язык переводил бы атаман Семенов? А братья Пепеляевы? А генерал Сахаров? А генерал Каппель? Да тот же адмирал. Неужели не было бы ран, отмороженных ног, потерянного российского золота? И молодой жене поручика Князцева голой не пришлось бы путешествовать в розвальнях по Сибири? И Китая бы не было?

Вдруг обжигало сердце: Зои бы не было!

Свобода! Равенство! Братство!

Вдруг ожесточился.

Что за вздор?

Проститутки и девственницы, ученые и невежи, погромщики и святые, дураки и гении, адмиралы и палубные матросы, вожди и домохозяйки, пациенты и врачи, грабители и их жертвы — они все равны?

От водки и событий в голове все путалось.

Вернулся Вертинский в Северную страну… Васька Ажаев вместо креста на великой стройке получил Сталинскую премию… Ал. Фадеев, генеральный секретарь великой советской литературы, в очередной раз запил… Это все ничего… За каждым уверенно присматривают полковники Баряновы.

А дружба с Пуделем помогала Деду решить вопросы с поездками.

Хотел видеть людей. Хотел видеть своих возможных читателей. Ведь рано или поздно начнут выходить у него книги. На кого ориентироваться, к кому прислушиваться? Все же человек с улицы не так врет, как сосед по коммуналке.

Дневники заполнялись записями и рисунками.

Вот летчица Шарова. Это — Комсомольск-на-Амуре.

Город серых ватников, стремительных самолетов, больших заводов, литых чугунных решеток, кирпичных казарм и деревянных бараков. Фото плотной смеющейся тети Фени из Краснознаменки. Бегали там еще какие-то скорострельные бабы, одна тетя Феня понимала жизнь правильно. Водила Деда по ягоды. Кусты, заросли, тишина, ни птиц, ни зверья, комары звенят, под кочками унылая вода. Это вам не клен на одной ноге. Это природа во всем ее вековом бессердечии.