Гуманная педагогика - [10]

Но беспокойства хватало и без этого.

Союзники требовали передать командование в их руки.

Недовольные усмешки. Небесно-голубые френчи, такие же галифе, кепи с золотыми галунами, хаки с накладными карманами. Не вспомнишь, что где-то неподалеку — кожаные револьверные комиссары.

Снежный простор безумной страны.

«Общественное мнение не поймет этого и будет оскорблено, — отвечал адмирал на претензии союзников. — Армия питает ко мне доверие. Она потеряет это доверие, если будет отдана в ваши руки. Моя армия была создана и боролась без вас. Чем теперь объяснить ваши требования? Я нуждаюсь только в сапогах, в теплой одежде, в припасах и амуниции. Если отказываете, оставьте нас в покое. Мы сами сумеем достать все это, при необходимости возьмем у неприятеля. У нас война гражданская. Иностранец не в состоянии руководить нашей гражданской войной. Для того чтобы после победы обеспечить прочность правительству, командование должно оставаться русским в течение всей борьбы».

Дед во все вникал.

«Я засиделся в баре «Красный рак». Пьянчуги выли, ныла скрипка-плакса. На сцене негр, одетый в красный фрак, чечетку бил, шельмуя англосакса. На белой стенке я прочел: «Союз расстрелянных и умерших в подвале». Прочтя, решил: пожалуй, постучусь… — монотонно тянул юный поэт с твердым сильным подбородком, на вид все равно мальчишка. — А мертвый друг, как восемь лет назад, все восклицал: культура гибнет, финис».

Тревожное ощущение конца.

При этом — лимонная водка, красная икра, чудесная заливная утка, соус кумберленд, пельмени в бульоне с укропом, котлетки даньон. Не сухая вобла большевистских обедов.

В Омске быстро забылась голодная Пермь.

Вера занималась сыном и своими уездными делами.

Дед за редакционным столом ежедневно спасал Россию. «Сверкал семейным портсигаром, дымил сибирским табаком». Каждый день прибывали в столицу Директории поезда с потрепанными войсковыми соединениями, отходившими с Волги. С ними — казаки. С ними — союзники. Одни (белые) матерились, другие (союзники) жаловались на клопов, называя их постельными жуками.

«Буржуи — зарывают вещи, студенты — скалывают лед».

Приятель Деда поэт Арсений Несмелов не упускал ничего.

«Изготовленьем пелеринок соседи улучшают стол. Один неутомимый рынок открыто на бесхлебье зол. И в небо выпуская пули для устрашенья бунтарей, красноармейские патрули — у верстовых очередей… Пора понять — права лишь сила. Так не сильна в кольце стальном хихикающая горилла за председательским столом».

В Русском бюро печати вышла брошюра Сережи Ауслендера, влюбленного в адмирала, в его миссию. Очень скоро брошюра разошлась огромными тиражами, была переведена почти на двадцать языков.

Самогон, выстрелы. Опять самогон, выстрелы.

Пыльный ветер. Видение все той же хихикающей гориллы.

Митинги: «Долой!» Митинги: «Веруем!» Но даже призывы к вере звучали как ругательства.

Жить негде. Но неукротимая Вера выбила ордер.

С этим ордером в руках толкнулись в назначенный дом — полутораэтажный, многооконный. Полная нарумяненная женщина в теплом халате поморщилась, демонстративно не замечая Деда, в длинный коридор из дверей выглядывали хихикающие девушки. Дед шепнул: «Вера, понимаешь, куда нам выдали ордер?»

Ответила, заботливо поставив корзину с Гришкой у ног: «Какая разница? Мне Гришку пора кормить».

«Это же заведение Телье».

«Какая разница, все равно жить негде».

Деревянная лестница. Полуподвал с маленькими окошками. Ну, заведение Телье, ну, дом терпимости. Что делать? Такое время. Других вариантов нет. Да и комната как комната, тепло, чистоту наведем сами.

«Мы рождены. Вот факт. Давайте жить».

Ночью — пьяные выкрики, крики, даже песни.

А за окнами — пыльная снежная степь, звезды, на путях всё новые и новые эшелоны. Фронт близко. Фронт с каждым днем ближе. Фронт каждым днем все ближе, все слышнее.

Шепота: «Пора уходить».

Серо-зеленые шинели, широкие фуражки, на лямках через плечо — подсумки с патронами. Спокойный британец. Чех с заведомо преступной мордой. Страстное биение поляка кулаками в суконную грудь. Зачем уходить? Куда? Союзники защитят! Они берут Верховного под защиту!

Ну да, вместе с российским золотом.

Когда (позже, позже) под Иркутском местный эсеровский Политцентр потребовал выдачи Верховного (иначе перекроют железнодорожный путь на Владивосток), союзники ни часу не колебались.

«Мы, нижеподписавшиеся, сим подтверждаем, что переданы 15 января 1920 года в 9 час. вечера по местному времени на станции Иркутск командиром 1-го батальона 6-го чешско-словацкого полка вагоны №№ 2, 105 и 407, в которых находились бывший Верховный правитель адмирал Колчак, бывший председатель Совета министров Пепеляев и лица, сопровождающие их. Присутствие обоих мы лично проверили.

Егор Петелин, есаул».

И ответная бумага.

«Мы, нижеподписавшиеся, составили настоящий акт в том, что сего числа в 9 часов 55 минут по уполномочию Политического центра приняли от командира 1-го батальона 6-го полка майора Кравака в присутствии дежурного офицера поручика Боровички бывшего Верховного правителя адмирала Колчака и бывшего председателя Совета министров Пепеляева. При обыске у адмирала Колчака и бывшего председателя Совета министров Пепеляева ничего обнаружено не было. У адмирала Колчака на руках имеется наличных денег десять тысяч руб., у гражд. Пепеляева с точностью не установлено, сколько у него имеется на руках денег. Гражданин Пепеляев заявил, что у него на руках имеется шестнадцать тысяч руб.»