Гуляш из турула - [20]

: огромные, слегка выпученные или поднятые к небу глаза, светящиеся одухотворенные лица — настоящий лубок. Ни дать ни взять — престольный патриотический праздник, даже странно, что под аркой не продают сахарной ваты и гелиевых шаров на палочках. Мчащиеся вперед гусары в красных рейтузах и голубых куртках похожи на фигурки с карусели; по непонятным причинам их сабли остриями повернуты к ним самим, а не к врагам. Будто самих себя собирались изничтожить в боевом исступлении, как если бы смертоносная атака была прекрасным предлогом для совершения коллективного сеппуку. Над ними — волнистый пергамент с названиями городов, где происходили битвы: Горлице, Каменка-Струмилова, Лиманова, Припять, Кухорка Воля. Умирающие в окопах пехотинцы здесь не похожи на мужественных гонведов — скорее на упившихся до потери пульса мужиков в каком-нибудь альфёльдском трактире, которые из последних сил тянут жалостливую песнь, путая слова, а после, падая друг на друга, проваливаются в горячечный сон, а не в вечный покой. Когда наконец умрут, превратятся в армию духов, движущуюся на нас из-под арочного свода: за ладонями Христа, окровавленными от гвоздевых ран, возникают прозрачные фигуры в шлемах и с черными глазницами. Над всеми этими умирающими, уже умершими и идущими на смерть летают ангелы с лицами деревенских мальчишек. Они поют павшим похоронные псалмы, а тем, кто пока еще держит в руках оружие, поют песни, зовущие на бой. Но интереснее всего среди этого сегединского Страшного суда — картина, на которой изображены солдаты, идущие в атаку со штыками наперевес. Здесь нет такой драматургии, как на остальных фресках, поскольку эти солдаты, продирающиеся сквозь колючую проволоку, еще живы и, возможно, скоро даже одержат победу. Цель штурма указывает им саблей (на сей раз — острие в нужном направлении) статный мужчина в адмиральском мундире, обвешанный орденами, верхом на белом коне, с характерным ястребиным (прямо-таки турульим) носом. Нет ни малейших сомнений: сам Хорти сошел с палубы военного судна, чтобы повести на штурм пехоту. Над Хорти и его гонведами носятся, естественно, дюжие ангелы в красных ризах, с ореолами и, трубя в трубы, воодушевляют солдат на бой.

Может быть, Porta Heroum не посвящены целиком Великой Войне, как это кажется на первый взгляд? После всеобщей смерти произошло воскресение всех павших, которые снова крепко схватили винтовки. Может, это уже 1919 год, и адмирал ведет свою Национальную армию на Будапешт, чтобы прогнать Белу Куна и его красное революционное войско? Может, эти мащлюшчаковские солдаты идут умирать не за короля Венгрии и императора Австрии Франца-Иосифа, а за государства Короны святого Иштвана? Такую мысль внушает фигура святого короля на соседней стене арки: легендарный властитель (конечно, тоже с вытаращенными глазами) с седой бородой патриарха, ниспадающей на золотые одежды, с королевскими регалиями в руках гордо стоит на фоне контуров Великой Венгрии, а над ним реет надпись-мольба: «Пусть снова будет так, как было в империи святого Иштвана».

История венгерской культуры — это история самоубийства. Лишение себя жизни — неотъемлемый элемент, а точнее, следствие венгерской ностальгии. Невозможно вынести тоску по неизвестно чему — она превращается в бездонную депрессию, ведущую к самоубийству. Свел счеты с жизнью, перед этим сойдя с ума, граф Иштван Сечени, антихрист XIX века, тот самый, о котором повествует фильм Беремени. Создатель Венгерской академии наук, идейный отец первого моста, соединившего Пешт и Буду, противник революционной линии Кошута, сторонник соглашения с Веной, автор фундаментального труда по экономике «Кредит» — ему было шестьдесят девять лет, когда он сгинул от собственной руки. В восемьдесят девять лет пустил себе пулю в лоб Шандор Марай, один из крупнейших венгерских писателей XX века, автор потрясающих «Дневников» и гораздо менее потрясающих мещанских повестей — не хотел возвращаться из американской эмиграции, пока в Венгрии стоят советские войска. В 1937 году на Балатоне бросился под поезд Йожеф Аттила, выдающийся поэт того времени. Несколько десятилетий спустя в том же самом месте его жест повторил актер Золтан Натанович, главный герой-любовник послевоенного венгерского кино, который прославился благодаря ностальгическому фильму «Синдбад».

Самоубийством закончили жизнь знаменитые политики Ласло Телеки и Пал Телеки. Первый сделал это в 1861 году, не выдержав бремени ответственности за свое решение порвать отношения с австрийским двором. Последний — в 1941 году, будучи премьер-министром, в знак протеста против пронемецкой политики Хорти.

Счеты с жизнью сводят здесь даже идолы поп-культуры, звезды эстрады — как, например, певец Пал Сечи, прославившийся шлягером о парикмахере Гедеоне, любимце женщин; или рокер, выступавший под псевдонимом Джимми Замбо, исполнитель страстно-слащавых рок-композиций. Наложила на себя руки Чилла Мольнар, Мисс Венгрия 1985 года; ее фан-клубы до сих пор существуют в Интернете.

Латинович и Сечи покончили с собой в семидесятых годах. Они были болезненно чувствительны и склонны к депрессии и наверняка имели свои причины, но, нельзя не заметить, сделали это в апогее кадаризма, на вершине благополучия гуляшного коммунизма. Умели сойти со сцены в самый лучший момент.