Гуляния с Чеширским Котом - [9]

И сам облик Кима: обаятельное заикание, серый кардиган на плечах и темноватый галстук, пересеченный голубыми полосами, вельветовые штаны рыжего цвета, мягкие манеры, джентльменские уклончивость и сдержанность, суховатый юмор, бегущий подтекстом по речи, — просто живое воплощение английского национального характера…

Когда я сообщил Филби, что работаю над проблемой национального характера англичан, он воспринял это как тонкую шутку и добродушно хмыкнул. Увидев, что я до безумия серьезен (в голову приходит кот, сидящий на ящике с песочком), он окаменел и после продолжительного заикания с ужасом спросил:

— Майкл, а зачем все это надо?

— Как зачем?! Разве мы не должны знать психологию англичан и их традиции? — Я даже захлебнулся от переполнявшего меня пафоса. — Мы все время вращаемся в высоких кругах… Представьте, Ким, что сотрудник разведки попал на ужин к англичанам, за столом передают по кругу графин с портвейном, естественно португальским, а он по невежеству оставляет его рядом с собой… разве это не ужасно?

— Пожалуй, вы правы! — вздохнул Ким. — Сколько раз мне хотелось не передавать этот проклятый порт дальше по кругу!

Когда я показал ему анкету, он совсем изумился и устроил мне настоящий допрос: кому пришла в голову столь дикая идея? санкционировало ли это руководство КГБ? каким образом я планирую вести исследование и использовать его результаты? Если бы я не был уверен в честности Филби, то, наверное, решил бы, что он беспокоился за судьбу английских спецслужб, которых мои научные открытия могли превратить в послушных агнцев. Можно представить, что произошло бы с Англией, если бы каждый советский разведчик овладел моей беспроигрышной методикой вербовки англичан: тогда в агентов КГБ мы превратили бы всё население, включая королевскую семью!

Тем не менее Филби добросовестно ответил на все мои вопросы (правда, мы больше налегали на скотч) и, главное, разрешил ссылаться на его авторитет при защите диссертации — что могли вякнуть оппоненты при поддержке героя разведки?

Защита диссертации прошла без сучка без задоринки. Никто не стал скрещивать шпаги с «главным боссом» по Англии, тем более что я никому не мешал и уже оформлялся резидентом в Данию. После экзамена я пригласил профессора (естественно, полковника КГБ, считавшегося «мозговым трестом» нашего заведения) в солидный ресторан и закатил праздничный ужин. Там в порыве пьяной откровенности я признался ему, что Ильич, бесспорно, велик как политик, но как философ однобок, и вообще неприлично крыть чуть ли не матом епископа Беркли и разных махов и авенариусов. К моему ужасу, уже изрядно набравшийся профессор чуть не перевернул стол от возмущения и заорал на весь зал, что я ревизионист и мне не место в органах. Публика оборачивалась на его крики, прибежал перепуганный официант, но он продолжал размахивать руками и скандалить, пока я не влил в него очередную бутылку. К счастью, наутро он полностью забыл об инциденте и, икая, бормотал по телефону, что мы «хорошо посидели».

Так я стал ученым мужем и англоведом.

Потом наступило датское зарубежье, далекое от благородных наук, а в 1980 году после отставки я засел за почти безнадежное писание пьес и романов. Какое счастье, что мы не в силах предугадать свою судьбу! Разве я мог предвидеть, что рухнет и союз нерушимый республик свободных, и самая мудрая в мире партия — КПСС? Даже Нострадамус не разглядел бы в своём магическом кристалле туманного и беспредельного облака, именуемого российской демократией, и уж конечно, удивился бы концу холодной войны.

Осенью 1990 года мне повезло, и популярнейший из популярнейших «Огонёк» три месяца печатал мой роман «И ад следовал за ним…», где я в откровенных тонах поведал о похождениях резидента КГБ в Англии Алекса Уилки, который в конце концов угодил в английскую тюрьму. С этого времени я стал частым гостем в газетах и журналах, достаточно много писал об английских и советских шпионах, и снова в них брезжил туманный Альбион…

Не без влияния книг Грэма Грина, Сомерсета Моэма, Комптона Маккензи и Джона Ле Карре мое отношение к шпионажу претерпело дальнейшую эволюцию и стало скептически-философским. В конце концов, каждый из нас немного шпион. Жена ругает мужа за то, что он явился пьяным рано утром, и внимательно осматривает его пиджак в поисках женских волос — можно подумать, что нельзя напиться просто так. Муж тоже иногда вроде бы случайно снимает параллельную трубку, когда разговаривает по телефону жена, мог бы один раз поставить магнитофон, когда к жене приходит лучшая подруга — после этого если не произойдет развод, то желание подслушивать пропадет навсегда. А разве мы не шпионим-за своими детьми? С кем водится дочка и почему у нее бегают глаза после вечернего гуляния? От сына после катка пахло водкой, где он был на самом деле? Почему соседка по этажу плотно завешивает окна, и вообще, кто ее муж? И муж ли тот самый усатый в очках, который однажды позвонил по ошибке в вашу дверь? А еще раньше в дверь позвонил носатый бородач в кепке, — так кем же он ей доводится? Но главным в скепсисе стала бессмысленность шпионажа на фоне большой политики и непредсказуемой поступи Истории.