Гульчатай, закрой личико! - [90]

– Зануда ты, ангелок, – проговорил Гуча, – ты посмотри на их шутку с другой стороны.

– И с какой же это? – пробурчал Бенедикт.

– Если бы не их шутка, то нам пришлось бы выслушать скучную речь, наверняка пересыпанную непонятными для многих здесь присутствующих словесными оборотами. – Гуча потянулся к стоящему в центре стола блюду с грибами, выбрал один – совершенно несъедобный на вид – и смачно надкусил. Прожевал, смакуя терпкий и нежный вкус, и продолжил: – Исходя из постулатов твоей любимой этики, мы все были бы вынуждены всю ту белиберду, что ты собирался на нас вылить, обязательно выслушать. И не просто обязательно, а еще и с величайшим вниманием и почтением. И это вместо того, чтобы веселиться, петь и плясать.

– Не, амиго, ты неправ, – пожалел смущенного ангела Полухайкин, – он просто такой есть, в натуре. Типа… этот… оратор. И речь сказал хорошую, содержательную. Типа ни добавить, ни убавить. Короче, белобрысый, мы тебя тоже все любим, и всё! Ну, пацаны, горько, что ли?!

– Горько! – грянул многоголосый хор.

– Неудобно так явно демонстрировать, – пролепетал смутившийся Бенедикт, но Медуза взяла инициативу в свои маленькие ручки. А если сказать совсем уж точно, то ее пальчики ухватились за красиво вылепленные уши жениха и притянули его голову к жарким, жаждущим устам. Поцелуй получился долгим и страстным.

И поцелуй этот всколыхнул что-то в душах собравшихся. Вызвал из глубины души те чувства, те воспоминания, какие всплывают, когда видишь первую улыбку младенца – и улыбаешься в ответ, чисто и незамутненно.

Полухайкин положил руку на округлое плечо супруги и посмотрел ей в глаза.

– Марточка, – сказал он тихо-тихо, чтобы могла слышать только она, – Марточка, я так люблю смотреть на твой огород. Я всегда любуюсь твоей капустой. Блин, я ее… это… типа, ем, а раньше терпеть не мог!

Королева Марта зарделась, довольная комплиментом, ее румяное лицо стало почти свекольно-красным от удовольствия. Она одарила супруга долгим и нежным взглядом и, отвечая на его теплые слова заботой, положила на тарелку Альберта Ивановича еще горку капусты.

– Брунь, – говорил в то же время Гуча, – Брунька, ты просто не представляешь, как я горжусь твоими спортивными достижениями. Я тут решил, с завтрашнего дня присоединиться к твоим тренировкам. Или с послезавтрашнего…

– С сегодняшнего, – отрезала решительная Брунгильда, – сразу же, как вернемся домой, направимся на плац.

Гуча вспомнил тот единственный раз, когда он посетил Брунгильдино тренировочное поле, – и скривился. Тогда он показал себя не с самой лучшей стороны и до сих пор вспоминал те гонки с препятствиями как самый страшный кошмар, какой только был в его жизни.

Но на Брунгильду тоже подействовала свадебная атмосфера чистой романтики. Она кокетливо – как ей показалось – посмотрела на Гучу и произнесла слова, которые выбили черта из колеи очень и очень надолго:

– Я буду в этот раз зрительницей и надену один из тех неприятных и неудобных мундиров с оборками и длинными юбками, каких ты мне натаскал полные сундуки.

Чингачгук поперхнулся грибочком, который только что надкусил, и надолго умолк, пытаясь представить свою военизированную супругу в платье.

– Самсон, – прошептала Акава, наклоняясь к мужу, – то кушанье, что тебе так тогда понравилось, на самом деле никакие не слизни, и в личинках древесных тараканов их никто не обваливал!

– Акава, – перебил зеленовласую супругу рыжий вор, не дослушав до конца, – я бы съел то, что ты даешь, даже если б это кушанье было сделано из помета троллей, обвалянного в верблюжьих колючках!

Лицо изумрудноглазой красотки вытянулось, глаза стали похожими на блюдца.

– Откуда ты это узнал? – изумленно спросила она.

Самсон замер, лицо его приобрело землистый оттенок, а веснушки из оранжево-красных стали коричнево-черными.

– Догадался, – просипел он и подумал; что проще было бы принять яд из рук любимой супруги, чем приготовленное ею кушанье.

Акава недолго сохраняла серьезное выражение лица. Она прыснула и поцеловала супруга в посеревшую щеку.

– Вот глупый, я же шучу! – сказала она, смеясь. – Это были обыкновенные болотные мухоморы в соусе из белых поганок с добавлением дурман-травы и ила.

Самсон снова поперхнулся – на этот раз под громкий хохот соседей по столу – оборотней.

– Аполлоша, – очень серьезно сказала Мексика, – я поняла – это на всю жизнь.

– Что именно, муха? – Аполлоша отдавал должное угощению, и романтично-торжественный момент его не затронул.

– Ты должен немедленно на мне жениться, иначе можешь упустить все свое жизненное счастье.

– Интересно, малявка, – усмехнулся колючий, как и все подростки, Аполлоша, – а кто знает, в чем мое счастье?

– Я знаю, – серьезно ответила девочка. – Твое счастье во мне. Я твое счастье!

– Ты мой хвостик, – рассмеялся Аполлоша, переводя все в шутку. И действительно, не воспринимать же всерьез лепет пятилетней крохи!

Но Тыгдынский конь, подняв морду от чашки с овощами, очень серьезно сказал:

– Вполне возможно, я бы даже отметил, наиболее вероятно, что девочка права.

Чем поверг парня в смятение. Мексика между тем переключила свое внимание на коня, задав вопрос: