«Гудлайф», или Идеальное похищение - [23]

Стона в уме перемотал пленку и оказался на встрече с кувейтским нефтяным министром, предлагавшим ему девятнадцать с половиной процента, однако Стона целых два дня держался твердо и настаивал на шестнадцати, зная, однако, что может согласиться на 18,25 %, хотя желательнее всего было бы 17 %. Тут вдруг, потягивая эту кошмарную опресненную воду, он уловил в потоке арабской речи слова «F-18», и прежде чем его переводчик успел заговорить, Стона понял, что переговоры следует проводить в более широком формате. Придется призвать кого-нибудь из посольства.

Он взял билет на коммерческий рейс на Родос, где в отеле его ждала Нанни. Когда он вышел из машины и увидел ее около бассейна, она была в белом купальнике, цветастый платок — вместо юбки — был завязан узлом на бедре. Сейчас, под клейкой лентой, глаза Стоны наполнились слезами, охладившими и омывшими обожженные соленым потом глазные яблоки, и он мог бы провести тут многие часы, вспоминая каждый дюйм Нанни. Он начал бы с пальцев ее ног. Он видел их совершенно ясно. Три самых маленьких пальца на каждой ноге подогнулись — слишком долго она втискивала их в элегантные туфельки, не соответствовавшие форме ноги. Три-четыре волоска, тоненькие, словно ресницы, росли на фалангах больших пальцев. Летом, когда ее ноги золотились от загара, две полоски от босоножек — такие же белые, как кожа под грудью, — сходились в ложбинке между большим и вторым пальцами.

Он увидел, как ноги Нанни шагают по верху стены в Турции, в замке крестоносцев Святого Петра в Бодруме, куда они приплыли с Родоса паромом. «Я надела не те туфли», — говорила Нанни, вытряхивая камушки из босоножек; она прислонялась к мужу, опираясь о его руку, когда они с трудом спускались по крутым ступеням — опасно поставленным друг на друга, вытесанным из камня блокам, которые становились все более массивными, по мере того как они спускались все глубже внутри стены замка. Постепенно исчезал из глаз вид на Эгейское море, воздух становился все прохладнее. Они протиснулись через узкую дверь, с яркого, слепящего солнца во тьму, в тесную комнату — каменный мешок, к стонам и красным вспышкам света. Когда их глаза привыкли к мраку, они разглядели скелеты, прикованные к стене, с механической резкостью дергающиеся руки манекенов, протянутые сквозь черную железную решетку, вделанную в каменный пол. Они услышали несущиеся с магнитофонной пленки вопли жертв и злые приказания басом, якобы произносимые их мучителем — статуей здоровенного мясистого человека с бешеным взглядом, с бородой и волосами, как у разъяренного животного, и в одежде крестоносца, украшенной эмблемой святого Петра; крестоносец держал кнут, который угрожающе дергался вместе с механическими подергиваниями его руки. Над его головой, на мраморном кубе, аккуратно и точно, как гравируют имена умерших на могильных плитах, были выгравированы слова: «Inde Deus Abest» — «Ибо Бог далеко».

Inde Deus Abest. Стона не хотел в это верить. Он не хотел верить, что Бог не давал утешения мусульманам, умиравшим от голода в темнице замка. Он не хотел верить, что Бога нет с ним в этом ящике. Как иначе он, Стона Браун, мог бы сохранить рассудок? Чем еще можно было бы объяснить те моменты, когда ему удавалось заснуть и сны приносили ему освобождение? Те сны, в которых он мог ходить, и выпрямиться, и потянуться, мог погладить лодыжки Нанни кончиками пальцев. Ее лодыжки всегда были такими хрупкими! Слабое звено. На теннисном корте она вечно получала растяжение лодыжек. Теперь кожа на ее лодыжках стала менее упругой, выдавая возраст, но они по-прежнему оставались стройными и тонкими, как кисть руки.

Inde Deus Abest. Нет. Бог здесь, со Стоной. Как же иначе Стона мог бы забыть о жаре, о жажде? Он уж было подумал, что пик жаркого дня позади, что жара отступает, будто с него одно за другим снимают одеяла. Но теперь он услышал, как, корчась от зноя, поскрипывает металлическая дверь гаража: духовку включили на полную мощность. Он с трудом набрал в грудь воздуха и понял, что стоны, должно быть, были его собственными. Он снова увидел механического крестоносца, герб рыцарей Святого Петра на его груди и голову, которая теперь была головой его похитителя.

Обуздать ум. Провести коня шагом по периметру манежа, остудить его пыл. Удерживая в сознании четкий портрет похитителя, Стона начал прогулку сквозь свой обычный день, всматриваясь в увиденные им лица. Он уже видел этого человека. Он говорил с ним, возможно, тот был сборщиком пожертвований для заключенных, техником по обслуживанию оборудования в «Петрохиме», служителем в клубе, но Стона с ним разговаривал, и человек этот разговаривал со Стоной.

Он поднялся из ящика так же естественно, как встал бы с кушетки, на которой прикорнул ненадолго. Сел в машину и поехал домой, открыв в ней настежь все окна, чтобы погрузиться в грохочущие волны ветра. Нанни уехала по магазинам — купить продукты к обеду, так что Стона сидел у въезда в аллею и думал о том, как они обычно проводят конец недели. Он включил сцепление, снял ногу с тормоза и поехал в магазин скобяных товаров. За кассовым аппаратом, пробивая чек на шпаклевку и шпатель, стоял хозяин, Майк, обладатель курчавой рыжей шевелюры. Стона внимательно посмотрел на постоянных покупателей: старик, фанатичный приверженец американских ценных бумаг, вечно болтавшийся в секции красок, раздавал всем и каждому непрошеные советы; молодой профессионал, по уши влюбленный в свое дело и жаждавший, чтобы все было тип-топ, расспрашивал Майка о зернистости шлифовальной ленты. Стона ходил взад и вперед по проходам между стеллажами, вглядываясь в каждое лицо: сын Майка, Родни, страдавший болезнью Дауна, взвешивал гвозди в конце зала; светловолосый парнишка отмерял и резал электропровод, веревку и цепь. Стона спокойно искал человека с маленькими глазками на большом лице, с пористой кожей и бесцветными губами. Он медленно прошел назад, в угол, где стояли грабли, заступы и мешки с цементом. Он следил за людьми, входившими в магазин и выходившими из магазина, но его похитителя среди них не было.