Губернатор - [41]

Прекрасен летней ночью провинциальный, заснувший город. Тепло, тихо. Изредка прощелкают по асфальту, внизу, четкие шаги. У полосатых будок осторожно разговаривают и курят караульные.

Утром приходит к нему в кабинет девушка; он смотрит на нее и думает: «Пришла дочь Броцкого. Та же мать, та же женщина родила и мою дочь. Эта — прекрасная, чудесная. Из веков, может быть, Броцкий силой любви вызвал красоту этих глаз, волос, лба, губ, согрел их нежной и мягкой душой и создал эту девушку. А что создал я?» — И губернатор начинает расспрашивать о своей Кате:

— Расскажи мне про Катю, — просит он.

Соня удивляется, делает большие глаза и говорит:

— Вот ты какой чудак! Ну что я тебе расскажу?

— Скажи мне: красивая она?

— Красивая.

— Хорошая?

— Хорошая.

— Умная?

— Умная. Выходит замуж за товарища прокурора.

Губернатор робко спрашивает:

— А ты ее любишь?

Соня как-то мнется, не сразу у ней срываются слова.

— Люблю я ее, — говорит она и, видимо, думает, как бы помягче сложить следующую фразу, — люблю я ее, — повторяет она еще раз и опять ищет слова, — но как-то мало у нас общего. Ну как тебе сказать? Дружбы нет у нас, — вот такой, близкой. Ну как тебе сказать? И холодновата она… И жениха своего не особенно любит. Цветы от него берет, а в воду их не ставит и забывает в гостиной, и они, понимаешь, вянут… А замуж идет…

Губернатор опять смотрит на глаза, лоб, волосы, губы, чувствует мягкость ее души, которая ищет слов для оправдания нелюбимого, и думает о том, что жена его когда-то инстинктом почувствовала всю эту красоту в Броцком, и он, Броцкий, не обманул ее и создал через нее, вызвал к жизни, как семя из земли, эту девушку.

«А я ревновал, — думает губернатор, — какой дурак! Что я мог дать и что он дал, — какое же сравнение! И как можно было ее винить?»

Строгой тенью проплывает образ женщины, похожей на французскую императрицу.

— Ты бледен, папа, — говорит Соня, и близко наклоняется к нему ее лицо, — тебе нехорошо?

— Пустяки, — отвечает губернатор, — это не болезнь. Я думаю о Кате. Я думаю о том, что вот у меня есть две дочери. И вот, видишь, нет у них дружбы. Ты сама так сказала. И так жаль!

— Я тебя обидела, — говорит Соня, и на лице ее появляются складки.

Губернатор видит это и спохватывается.

— Ах, что ты! — отвечает он и берет ее за руку. — Не то, не то я хочу сказать. Не то… я говорю, — вы разные…

— Да, это так, — соглашается Соня, — мы разные. Мне так кажется… — и Соня замолкает, не хочет говорить дальше.

Губернатор чувствует, что она сейчас должна сказать что-то очень значительное и важное, с волнением целует ей руку и просит ее:

— Ну, говори же, говори, что тебе кажется… Соня опять ищет слова и скользит глазами по столу, по бумагам, по коням чернильницы, географической карте с ее розовыми пятнами.

— Видишь, мне кажется, что Катя очень похожа на маму…

— А мама что? — с оживлением спрашивает губернатор.

— Видишь, мама — женщина холодноватая… Очень уж она, как это сказать, спокойная, замкнувшаяся в себе… Вот видно, что в душе у нее что-то идет, что-то болит, а узнать никогда нельзя. Ты понимаешь, вот если бы у меня было горе, большое горе, такое горе, которое в себе носить нельзя, я бы не решилась сказать ей, маме. Не решилась.

— А она любит тебя? — с дрожью в голосе спрашивает губернатор, и только после молчания, после видимой борьбы с собой, слышит от девушки тихий ответ:

— Не разберешь…

На столе лежат деньги: новые, вчетверо перегнутые сторублевки.

— Это твои? — видимо, желая переменить разговор, спрашивает Соня.

— Это послать надо в Германию, — отвечает губернатор.

— Добрый ты! — говорит Соня.

— Ты думаешь? — и губернатор смотрит на Соню долго и пристально. Она не понимает этого взгляда, но чувствует, что он особенный: и радость в нем большая, и печаль. Соня знала, что у него с матерью все кончено, и привыкла к этому, но почему произошел разрыв, было неизвестно и мучило. Момент, чтобы спросить, казался удобным, но было боязно: вдруг проснется старый, грозный губернатор, про которого она так много слышала, — проснется, будет кричать, топать ногами, выгонит, и придется жить в саду в беседке.

— Ты сердитый, но ты добрый. Это я знаю, — говорила Соня.

— Кто тебе об этом сказал? — спрашивал губернатор.

— Не скажу… — отвечает Соня.

И опять далеко, далеко, через стены дома, верст за пять виден проплывающий образ.

— У ней волосы седые? — спрашивает губернатор.

— Это у кого, у мамы? — и Соня, видимо, отрывается от своих дум.

— Да, у мамы…

— Нет, не седые, — отвечает она, — седые волосы — серые. А мамины волосы — белые. Особенные… В особенности вот тут, около пробора, — и Соня показывает себе на голову, — целая нить. Знаешь, из такого светлого, старого серебра.

Губернатор задумался и повторил:

— Из светлого, старого серебра…

Губернатор часто думал о том, что есть у него в душе для этой девушки? Он убедился, что ей ничего неизвестно относительно ее рождения, ей неизвестно, что она — дочь помещика Броцкого. Если она проживет здесь до зимы, то местные патронессы вовлекут ее в организацию благотворительных вечеров: она, быть может, будет в киосках продавать цветы.

Поднималось в душе, как муть со дна, тяжелое, темное, старое чувство, но скоро опять уходило. Вспоминалось, что из глупого дня рождается уже то, чему нет имени на земле. Часов через одиннадцать будет видно живое, неслышно говорящее небо и спящая земля, — станет стыдно и больно.