Грузовики «Вольво» - [28]

9. Скаут весел и никогда не падает духом.

Мы связаны в дружеский круг, ибо

10. Скаут трудится на благо мира и взаимопонимания между людьми.

Фон Боррингу не раз доводилось произносить слова торжественного обещания, но собственная декламация вкупе со строгим смыслом вечных слов вновь глубоко потрясали его. А вот Допплер настроен довольно скептично. И ему не нравятся параллели с Библией. Ему равно претят и запреты, и заветы, он не любит деления на пункты, тем более когда их почему-то ровно десять, точно как в декалоге, и в первом же, что очень настораживает Допплера, речь идет о Боге и слове Божьем, хотя ни то ни другое, на взгляд Допплера, воочию в мире не наблюдаются, пусть даже многие верят в это и живут так, словно Бог и все описанное в Библии есть реальность, но лично Допплер считает всю эту историю с Богом неким построением, в котором люди, не способные мыслить самостоятельно и в общем обычно жалкие, находят защиту от невыносимой жизни. Хотя некоторые параграфы Обещания просто отличны. Клятва быть верным другом, беречь природу и трудиться ради взаимного понимания людей безусловно прекрасна. Тут не к чему придраться. Но все же от Обещания скаута попахивает чем-то нехорошим, нет у меня на этот скаутинг сил, думает Допплер и чувствует невероятно сильное желание вернуться к Май Бритт и курить травку, пока не придет по его душу старая с косой.

— Я вижу, о чем ты думаешь, — говорит фон Борринг.

— Не верю, — возражает Допплер.

— Верь не верь, а я вижу, — отвечает Борринг. — И за это полагаются мокрые штаны.

— Спасибо, я уже и мокрый, и холодный, — говорит Допплер.

— Это не считается. Тебя нужно наказать. Проучить. У меня нет выбора. В отличие от тебя — ты можешь повернуться и уйти. Я не стану тебя удерживать. Но если ты решишь остаться, то мне — к глубокому моему сожалению, потому что больше всего это неприятно и огорчительно для меня самого — придется навалять тебе полные штаны холодной воды. Таковы скаутские порядки. Скаутская дружба нерушима, и веселого в нашей жизни куда больше редких неприятных моментов, но если человек оступился, коллектив должен указать ему на это, и таким напоминанием о неправильном поведении у нас, скаутов, служат мокрые штаны — мы выливаем проштрафившемуся на брюки, от пояса и ниже, ведро холодной воды. Процедура унизительная, отвратительная, зато просто чудодейственная в смысле доходчивости и, как правило, безвредная и неопасная.

Так в жизни Допплера настает момент, когда он должен сделать выбор. Он может вернуться к Май Бритт и наркоманить ad undas[16], или остаться у фон Борринга и подвергнуться этой водно-воспитательной процедуре, или придумать что-то другое, свое — теоретически число возможностей здесь не ограничено*, но Допплер, как ни удивительно, выбирает мокрые штаны. Ясно отдавая себе отчет в том, на что подписывается. Он заходит в дом, переодевается в одолженные у фон Борринга сухие брюки, а потом ложится на газоне на спину, раскинув ноги, чтобы фон Боррингу было сподручнее с помощью садового шланга лить на них литр за литром, пока скаут Допплер произносит слова Торжественного обещания. Похоже, с нашим героем все гораздо серьезнее, чем мы думали поначалу.

* насчет неограниченных возможностей выбора.
На самом деле возможности вовсе не так безграничны, как нам порой кажется. Допплер делает свой выбор, исходя из предыдущего опыта и своих представлений о допустимом, и дальше этих рамок для него ничего нет. Допплер прожил половину жизни. Он трижды стал отцом, у него за плечами успешная офисная карьера, он прожил весь последний год в лесу, а теперь очутился в чужой стране, где его только что бросил лучший друг, а теперь над ним нависла угроза так называемых мокрых штанов. Ну и какие возможности есть у Допплера, если вдуматься?
 Он может вернуться в Осло, покаяться перед семьей и бывшим начальником, снова впрячься в узду и тянуть лямку примерного гражданина, семьянина и служащего.
 Он может стать скаутом.
 Он может стать курильщиком гашиша.
 Он может записаться на какие-нибудь курсы личностного роста, где он, не исключено, узнает что-нибудь ценное, но по окончании их, скорее всего, окончательно потеряется в жизни.
 Он мог бы (возможно) выучиться и получить в руки реальную профессию, стать пожарным, например, но в общении с будущими коллегами его ждут серьезные проблемы. С таким прошлым ему будет трудно стать своим среди них. Он навсегда останется человеком не их круга, белой вороной; шутка пожарного Допплера, скорее всего, никогда не окажется такой же удачной, как шутки настоящих пожарных. То есть он будет пожарным-чудаком, а за чудачества приходится дорого платить.
 Он может открыть, например, кафе и считать делом своей чести, чтобы его кофе и булочки славились во всем городе, но тем самым он станет очередным оригиналом из тех, кто по последней моде бросил все на пике удачной карьеры и открыл, например, кафе, так что газетчики немедленно раззвонят о нем повсюду и дело пойдет.
 Он может лишить жизни себя и/или другого, в связи с чем умереть сразу или попасть в розыск, а затем и в тюрьму, где у него будет предостаточно времени подумать о бытии, не заботясь о хлебе насущном, и получить второе высшее, например стать гомеопатом или юристом, или просто почитать книги, до которых раньше не доходили руки, и даже научиться играть на пианино, если только у нас в тюрьмах разрешается иметь музыкальные инструменты, в чем я не сомневаюсь, — уж синтезатор-то наверняка; наконец, он может начать писать стихи и привлечь к себе тем самым гораздо больше внимания, чем если бы он оставался на свободе, но кому оно нужно, это внимание, даже мысль о нем отвратительна Допплеру.