Груз под пломбой - [11]

— Плохо! — с сердцем ответил Вагиф. — Другие вагоны с большим недоливом. Вот и простаиваем на запасном пути: проводники пополняют цистерны. Пока до горловины не дольют — нельзя на завод трогаться.

Волков удивился:

— Разве проводники решают, когда и куда состав подать?

— А кто по-твоему?

— Я думал, что это зависит от начальника станции… Ну, от машиниста… словом, от железной дороги.

— От железной дороги теперь ничего не зависит, — стал объяснять Вагиф. — Ты знаешь, что с людьми я стараюсь жить в мире и дружбе. С машинистом еду как с хорошим приятелем и никогда его не обижаю. Если надо, я забираю у него накладную на груз и вагонный лист, а вместо них даю другие, которые сам выписываю. По этим документам он везет меня туда, куда мне нужно. Вот и сейчас привез не на коньячный завод, а на станцию…

— Потому, что «бронепоезд» еще не снаряжен как надо?

— Вот именно. Ты знаешь, что у меня в Ленинграде живет хорошая подруга. Я у нее всегда гощу и, когда хочу задержаться, захожу в техническую контору на станции. Там женщины сидят, подачей вагонов занимаются. Одному, ты понимаешь, надо быстрей уехать, другому — наоборот. Каждый со своим подарком, естественно, приходит. Бедные эти женщины до того в бумагах запутались, что уже ничего толком понять не могут. Хочешь по-человечески с ними договориться — презент сделай, не хочешь — сам незаметно вагонный лист забери. Они из-за потери документов задерживают отправку, ставят вагоны на запасной путь. Так и на этот раз пришлось сделать из-за моих идиотов.

Волков поинтересовался:

— А чем разбавляете коньяк?

Вагиф усмехнулся:

— Мы здесь не буфетчики, но коктейль устраиваем не хуже их. «Бурый медведь». Не слыхал про такой? Разница только в количестве: у них — стаканы, у нас — цистерны. А технология та же самая — в коньяк добавляется спирт с водой. Берем, скажем, два бидона спирта и пять-шесть ведер воды, чтобы примерно сорок градусов крепости выдержать. Ты же знаешь, как у нас пьют коньяк — будто самогон, стаканами. На вкус внимания почти никто не обращает. Поэтому самое важное в нашем деле — градусы.

— Все-таки не понимаю я, — признался Волков, — как вам удается брать груз? Ведь он же под пломбой!

Вагиф как-то грустно посмотрел на Волкова.

— Пломба это чушь. Можно новую навесить, можно и совсем не трогать, а просунуть в смотровое отверстие шланг и накачать коньяка, сколько хочешь. Ведь его в каждом вагоне по тридцать тонн налито… Пломба — туфта, а вот груз — дело святое. К сожалению, многие у нас этого не понимают.

Благоговейные слова Вагифа о грузе показались Волкову не совсем понятными. Он слушал не без удивления. Вагиф продолжал:

— Вот возьми наш «бронепоезд». На юге его наполняют по-купечески — с верхом. Причем коньяк — повышенной крепости: 40,3 градуса. В магазине он, конечно, не такой уже крепкий и на вкус не тот, не совсем кавказский. Без этого не обходится. Но ведь нельзя же на людей совсем наплевать и лить в бутылки из-под коньяка простую чачу. Меру надо знать. А главное, я считаю, надо быть человеком. Если ты можешь сделать десять тысяч — оставь себе две, а восемь отдай людям. А получается, что кое-кто готов половину коньяка по пути в Ленинград пустить налево, не думая ни обо мне, ни о тебе, ни о покупателе! — Вагиф с досадой стукнул кулаком по столу.

«Любопытная теория, — подумал Волков. — И воруй, и человеком оставайся. Что-то новенькое». Он хотел переспросить, но удержался. Упоминание о воровстве могло обидеть Вагифа.

— Ну, — сказал Волков, доедая грушу, — давай подушки грузить, пока ОБХСС не нагрянул.

* * *

Небольшое облегчение Волков почувствовал только на Выборгском шоссе. Он не спеша вел машину по асфальту, подогретому августовским солнцем. В багажнике и на заднем сиденье «Жигулей» лежали наполненные коньяком «кислородные» подушки — шесть штук. А рядом с Волковым сидела Люба. Ему пришлось сделать по городу круг, чтобы захватить ее с собой. Вообще-то говоря, посторонних в это дело вмешивать не следовало, тем более женщину, но Люба давно просила вывезти ее за город, пока не кончилось лето. И, самое главное, она обладала деятельной и оптимистической натурой и умела поднять настроение Волкова, которое последнее время оставляло желать много лучшего.

Люба беззаботно откинулась на обтянутую кожзаменителем удобную спинку сиденья, небрежно скрестила чуть полноватые загорелые ноги и любовалась бегущими за окнами машины деревьями.

Ей нравилось негромкое рокотание двигателя. У «Жигулей» оно ровнее и приглушенней, чем у «Москвича», на котором она еще недавно ездила с теперь уже бывшим мужем. Они развелись год назад, и машину пришлось продать.

Владелец «Жигулей» Волков был Любе по душе. Он казался ей милее бывшего мужа, а его новые «Жигули» внушали большую симпатию, чем проданный «москвичонок».

Свободная поза женщины, ничем не омраченное лицо говорили, что ей все равно, куда ехать. Она катается просто так, ради удовольствия, и не преследует никакой цели. По крайней мере, в настоящий момент.

— Скажи, Боб, куда мы направляемся? — обратилась она к Волкову. — Хочу знать, на что настраиваться.

— К Виктору Робертовичу.