Грусть белых ночей - [41]

Зимой так же, как летом, окрестные лески и пригорки — заманчивое место для горожан. Минску, который на моих глазах стал большим городом, становится тесно в каменных стенах. Еще не душат минчанина горькие дымы, потому что заводы расположились преимущественно на окраинах, еще можно выкупаться в летнюю жару в пределах самого города, доехав трамваем до Комсомольского озера, можно найти укромное местечко, покой в скверах и парках, а все равно горожане рванулись на природу. Свидетельство этому — муравейники садово-огородных поселков, что как грибы после дождя выросли на пустырях, лысых взгорках, высохших болотинах в ближних и дальних городских окрестностях.

Два таких поселка за Вороньей горой, недалеко от Ковальцов. Лыжники тоже облюбовали Воронью гору. Зимой их тут даже больше, чем грибников летом.

Декабрь — месяц трудный. Кончается вторая четверть, надо подводить итоги. Спокойно-снисходительный, вежливый Станислав Людвигович, директор, ходит на уроки, еженедельно устраивает педсоветы, совещания, вызывает в кабинет преподавателей, чтобы двойки, которые грозят обрушиться на школу, особенно на старшие классы, превратить в мирные тройки и таким образом подготовить благополучный отчет.

В воскресенье учителя должны идти на фермы. Близится Новый год, надо выпускать стенгазеты, «боевые листки». Мне удалось собрать материал загодя, поэтому чувствую себя вольным казаком.

С утра на лыжах направляюсь к Вороньей горе. Настроение у меня грустно-спокойное. Может быть, потому, что Антонина в Ковальцах. Но я не хожу к ней, выдерживаю характер.

На Вороньей горе шум и суета. Девчат, парней в разноцветных лыжных костюмах, куртках, шапочках более полусотни, они скользят с горы, падают, друг друга поднимают, отряхивают от снега, а больше всего кричат и смеются.

Лезть в эту компанию я не решаюсь. Взобравшись на соседний пригорок, спускаюсь, затем поднимаюсь опять, незаметно наблюдаю за лыжниками. Так несколько раз. Бесконечный смех, возгласы наконец перестают меня привлекать, и через некоторое время я направляю свой путь к сосняку.

Лыжню уже кто-то проложил, идти легко. Снег еще не глубокий, поверх него торчат серые метелки разного полевого зелья. Некоторые из них обклеваны, ощипаны — семенами лакомились снегири. В таких местах на снегу остались темные точки шелухи.

В сосняке затаенная тишина. Время словно остановилось. Снега между деревьями мало, из-под тонкого наста выбиваются совсем голые рыжие проплешины засыпанной хвоей земли, темно-зелеными пятнами выделяются кусты можжевельника.

Лыжня ведет по просеке. Взгорки чередуются с ложбинами, сосняк сменяется густым ельником, зарослями чернолесья. Странно видеть знакомые места, где я еще недавно бродил, отыскивая грибы под снежным покровом, скованными зимним сном. Они так изменили облик, что их едва узнаешь. И как-то грустно от этого, тоскливо.

Впереди две фигуры в лыжных костюмах, я невольно замедляю шаг. Сворачивать с просеки некуда, лыжники между тем стоят, о чем-то переговариваются. Теперь я хорошо вижу высокого тонкого парня — у него широкие плечи и очень узкие бедра, так что издали он похож на восклицательный знак, и девушку — она ниже своего спутника, пухленькая, в красной шапочке. Когда я поравнялся с парочкой, девушка рывком вытирала синей рукавичкой слезы...

Видно, еще одна не слишком счастливая история. Мне почему-то кажется, что похожий на восклицательный знак парень водил по улицам подружку, положив ей руку на плечо, публично демонстрируя свои чувства к ней. Мне такие парочки никогда не нравились. Хорошо, если у них все счастливо. А если несогласия, разлад? Неужели девушка может позволить, чтобы через полгода или год другой парень водил ее по улице, так же облапив?

Зацепившись лыжей за корень, кувырком лечу в снег. Поскорее вскакиваю: могут увидеть те двое, которых оставил на просеке.

Побродив по лесу, снова выбираюсь в поле. День пасмурный, солнце не показалось, но укрытая белой снежной постелью земля все же кажется праздничной. Хорошо, легко дышится, когда пройдешься по первому снегу. Чувствуешь себя бодрым, сильным, уходят заботы и раздражение.

На Вороньей горе между тем уже тихо. Лыжники угомонились. Должно быть, набегавшись, проголодавшись, сели в автобусы и укатили в город.

Подходя к шоссе, замечаю фигуру, она движется навстречу. Приблизившись, вижу, что это девушка: синий лыжный костюм плотно облегает пышный, ладный стан, лыжи красные, палки металлические, алюминиевые, но держится девушка на своих красных лыжах не очень уверенно. Да это же Антонина! Теперь, когда я совсем близко, она сворачивает, делая вид, что не имела намерения со мной встретиться.

Лыжного костюма у меня нет, собираясь на прогулку, я надел старые штаны, толстый вязаный свитер и только теперь чувствую, что нижняя сорочка, ворот верхней — мокрые. Схваченный морозцем, снег немного окреп, но по целику, без лыжни, наст не держит, я то и дело проваливаюсь и, срезав угол, отчаянно несусь на сближение с лыжницей.

Я не знаю, что скажу Антонине, но мне приятно, что она вышла на лыжах. Первый раз я встречаю ее в лесу, наедине. Это придает смелости.