Групповые люди - [159]

— Прости меня, — снова перебил Никольского Лапшин. — Ты, кажется, всех смешал в одну кучу. Все-таки у них же были различия. Больше того, Бухарин яростно боролся с троцкизмом.

— Не совсем так. Борьба между группировками была действительно яростной, но было много и общего. Бухарин в 1925 году издал довольно объемную книгу под названием "К вопросу о троцкизме". Эта книга, сборник статей Бухарина, считалась в двадцатые годы ценной не только потому, что критиковала троцкизм, но еще и потому, что ее можно было назвать работой "К вопросу о ленинизме". Точнее, в этой книге три стержневые линии: троцкизм, ленинизм и проблемы рабоче-крестьянского блока. Этой книгой Н. И. Бухарин как бы отвечал на те жгучие вопросы, которые вспыхнули в партийных дискуссиях двадцатых годов.

27

В выходные и праздничные дни ко мне подкрадываются непонятные состояния. Нет, не сумеречные. Я все методически точно выполняю: раскручиваюсь, как заданная программа. Но в эту программу будто на другой скорости заснято еще и нечто другое, что не охватывается сознанием. Это состояние контролируется лишь подкоркой, а в ней попробуй разберись! Сам черт ногу сломает. И мне она не подвластна, эта тайная канцелярия моей души. Мое сознание прислушивается к шороху этих тайн. Ждет их обнаружения. Побаивается встреч с ними. Но эти встречи неизбежны…

Итак, и в тот воскресный зимний день я делал все механически. Встал в седьмом часу утра. Включил висящую над головой лампочку (я сделал какое-то подобие бра: закрепил на патроне свернутый в рулончик кусок жести) и стал тихонько всматриваться: нет ли мышей. Их стало очень много. Они появились после наступления холодов. Мне говорили, что полевые мыши ринулись в дачные дома, где не было кошек. Я сначала швырял в них чем придется, а потом понял: бесполезно. Махнул рукой: божья тварь. Пусть живут. И они перестали меня бояться. Привыкли ко мне. И я к ним. Я даже иной раз их узнавал по цвету и по росту. Среди взрослых мышей был мышонок, этакий блондинчик, юркий и, должно быть, не лишенный чувства юмора: он дразнил меня, подкрадываясь к самому краю моей тахты и подзывая к себе свою подружку. Я бормотал: "Ну, ребятки, наигрались за ночь, а теперь марш по норам!"

Затем я шел кормить собаку. Лоск не торопился есть, он выскакивал во двор и в честь приобщения к моей особе делал два-три крута пробежки вокруг дома, валялся на снегу, отряхивался, а затем приступал к утренней трапезе. Я выносил помойное ведро, на тележке привозил воду из колонки, заливал чайник, рукомойник и бачок для хозяйственных нужд. После этого, если не надо было идти на работу, я садился у окошка, предварительно раздвинув занавески. Мне открывался вид на заснеженный лес, это, так сказать, дальний план, а на переднем плане был соседский домик с распахнутым чердачным окном, где жили кошки. Их было штук пять. Был рыжий огромный кот, который почему-то чаще всех чинно спускался по лестнице с чердачного окна. Я глядел на спускающегося кота и смеялся про себя, отмечая разницу между мною и котом: я бы спускался с лестницы непременно ногами вниз, а кот делал все наоборот. Он смело вышагивал головой вниз, ничуть не боясь опрокинуться. Затем чинно шел на помойку. Снег был глубокий, и кот проявлял осторожность. Он шел по забору, ловко ступая лапами по заостренным заборным планкам. Так он проходил метров десять, затем спрыгивал на ящик и оказывался у цели. Я однажды сделал попытку, с разрешения хозяев, забросить кота на свой чердак, где, как мне казалось, была уйма мышей. Но кот, должно быть, оскорбился и убежал, напоследок оглянувшись зло, точно говоря мне: "Я лучше на помойке буду промышлять, чем жрать твоих поганых мышей".

А мыши вконец обнаглели. Они, очевидно, играли за стенкой в чехарду, пели неприличные песни, орали благим матом, — одним словом, жизнь у них пошла по-настоящему застойная.

А потом эта благодать у них кончилась. Я вдруг стал различать жалобные мышиные стоны, писки, в этих стонах была мольба, была такая жалостная просительность, что я невольно стал раздумывать, что бы это такое могло случиться. Исчез напрочь мой старый знакомый — мышонок-блондин. Исчезли и старые, покладистые. Писки не умолкали. А потом картина прояснилась. Я отправился на чердак заливать воду и увидел там огромную крысу (сроду таких не видел): в зубах у нее был задавленный мышонок. Крыса не торопилась бежать с добычей. Она, должно быть, оценивала обстановку, и я не знал, что делать. В голове мелькнула мысль: крысы зимой ходят стаями. Знал я и другое. Крысы живут кланами, у них есть свои лидеры и свои изгои. Изгои выполняют грязную работу, подчиняются своим хозяевам, приносят им пищу. Абсолютная диктатура, и никаких намеков на демократию.

— И что же мы будем делать, дорогая? — обратился я к крысе, которую тут же решил назвать известным крысиным именем — Шушерой.

Шушера повела носом, не выпуская, однако, мышонка, и тихо скрылась за ящиками. Потом прошло несколько дней. Писки и стоны прекратились. Я подумал: "Зачем нужна кошка, когда можно завести одну крысу?" Примерно через неделю я, как всегда, утром включил мое жестяное бра и увидел на столе Шушеру. Она сидела ко мне спиной, и зад у нее был огромный, величиной с маленький арбуз. Она не торопилась бежать, — должно быть, яркий свет ее несколько ошеломил. Она развернулась не торопясь и бросила на меня, я так понял, весьма недружелюбный взгляд, будто не она у меня, а я у нее снимал это жилье.