Группа Тревиля - [59]

Вопрос заключается в том — насколько справедливы эти мои рассуждения. Насколько закрыт мир современной математики? Можно ли оценить размеры групп математиков, которые понимают друг друга в рамках одной проблемы (понятно, что проблемы разные, да)? Можно ли оценить численно группы математиков, которые за год, примерно, могут поменять задачу?

Это, конечно, профанический вопрос — но отчасти и потому, что я мог его неловко сформулировать.

— Серёжа, это очень сложный вопрос, — печально ответил Базэн. — Я, скажем, тоже не понимаю работ большинства филдсовских медалистов и не могу сказать, что меня это не тревожит. Действительно, большинство даже очень хороших математиков знают очень мало за границей своих узких областей. С другой стороны, математика по-прежнему едина, пронизана общими принципами, и чем дальше, тем больше выясняется поразительных аналогий между совершенно, на первый взгляд, не связанными вещами.

— Об этом можно долго говорить, но «понять» во всех деталях доказательство изолированного факта, каковым является теорема Ферма, для серьезного математика не является самоцелью. Гораздо важнее понять общие принципы, на которых оно работает, чтобы уметь применять (и развивать) эти принципы для решения других задач. А в деталях всегда можно разобраться, если понимаешь принципы.

— Вот с принципами самое интересное — вокруг этого и крутится моя мысль. Я абсолютно согласен с тем, что сама по себе теорема Ферма не важна, а есть вещи поважнее. Я как-то добровольно-принудительно регистрировал сумасшедших, что приносили доказательства теоремы Ферма. Абсолютно безумных. Причём это было лет за пять до доказательства — и я был готов дать руку на отсечение, что её доказать невозможно. Руку, слава Богу, сберёг. Но для меня было совершенно очевидно, что все, кто ко мне приходил, никакого доказательства принести не могут. К тому же был случай Иоичи Мияока — отнюдь не похожего на сумасшедшего старичка с мятыми листами в авоське. Я думаю, я бы не поверил и Уайлсу. Но мне-то не нужно было выносить вердикт. Мне нужно было принять бумаги, а по возможности, не принять. Потому как если примешь — хорошим людям придётся писать обстоятельное заключение на всё это.

И — вернёмся к принципам — я берусь рассказать человеку вменяемому, желающему понять, но не специалисту про островок стабильности, трансурановые элементы, или, скажем, сейсмологию и строение Земли. Человек не станет специалистом, не будет разбираться в проблеме досконально, но будет иметь о ней представление. Но в области математики, мне кажется, это уже невозможно. Где-то в XX веке перейдён Рубикон популяризации. Может быть, это качествен — но другая степень абстракции, не знаю.

То есть мне кажется, что сформировать представление у неспециалиста невозможно.

— Ну тут, увы, тогда придётся вовсе отказаться от разговора — ибо бутылка виски сейчас у нас есть, но никаких изменений в нашей двоичной компании не предвидится. Тут, кстати, дело не в «тревоге». Я бы употребил какое-нибудь другое слово — скажем, я в это обстоятельство всматриваюсь с интересом, но с меньшим, чем отношусь к мысли, как бы заработать себе на штаны. Но всё равно — интересно, могут ли оторваться друг от друга эти части математики, нет ли тут какого критического состояния, за которым происходит качественное изменение.

Каковы границы человеческого восприятия — вот мои друзья, оставшиеся физиками, вполне успешными, говорят, что «математики переднего края» тоже не понимают физики — как таковой. Как рассматривать этих математиков — как разведчиков, заброшенных в космос? Либо вернутся и всё впрок пойдёт, либо приживутся на дальних планетах, угнездятся и плюнут на всё.

Это мне, конечно, интересно. Я затеял этот диалог с вами ещё и потому, что мне важна личная заинтересованность — мне важно не только то, что человек говорит, но и как. По обязанности — одно. За деньги — другое, по собственной воле — третье. Ну и, конечно, хорошо, что мы не коллеги. Это тоже очень важно.

— А девушка скорей всего сама не понимала.

— А никто и не говорил, что она понимала всё. Может, ей заниматься семьёй и прочими гуманитарными науками было куда приятнее. И вовсе она была мудра житейской мудростью.

Мушкету надоело нас слушать и он гаркнул:

— У вас там других тем не осталось, что ли? Ферма и Ферма! Полугода не проходит, чтоб очередной самородок её не доказал!

Мы его не слушали, потому что Базэн наконец согласился со мной:

— Ну, да — наступает эра торсионной математики. А что, вас это волнует?

— Ну, я не стал бы употреблять слово «волнует». Вот я сейчас дождался, и Алик сделал мне жульен. Но вот, пробуя, я обжёг себе нёбо — и это действительно меня сейчас волнует. В случае с теоремой Ферма меня это интересует. Даже не сама теорема Ферма, а её функционирование в культуре — впрочем, мы с вами это уже обсуждали.

Ну, раньше бы вас это насторожило, теперь же, когда вы никого не хотите обидеть, могло ведь просто взволновать?

— Да спокоен я, спокоен. Но это ведь звенья одной цепи — теорема Ферма и жизнь Зоны. Ведь удивительно не то, что здесь происходит, а то, как это принял мир. Ведь мир совершенно не удивился! Ни чуточки!