Группа Тревиля - [55]

С чем это связано? С тем, что наука давно уже оторвалась от честного обывателя, и он уже не может сам, не бросив работу, жену (и не перестав выгуливать собаку) в ней разобраться…

Я заметил, что нашего Мушкетончика слушали по большей части люди, вовсе не похожие на честных обывателей. У большинства из них не было жён, работа была весьма специфической, а уж собаки, которых они чаще всего здесь видели, были чернобыльские слепые псы. А уж чернобыльского пса выгуливать на поводке мог бы только самый страшный из мутантов.

Но Мушкет продолжал:

— Более того, даже дипломированные физики из смежных областей не понимают, чем занимаются коллеги. Помимо прочего, современная физика обслуживается очень сложной математикой, в которой сформировались сложные научные языки и высокий уровень абстракции (к примеру, дети, глядя на шахматные фигуры могут воображать, как «лошадка» съела «человечка», а вот гроссмейстеры уже думают целыми быстрыми цепочками ходов, ничего лошадиного себе не представляют и оперируют целыми блоками действий).

Итак, первое, что должен сказать себе честный обыватель, отправляясь в путь, — ничего страшного в том, что он не поймёт большей части современной науки, нет.

Мы с вами (тут Селифанов и Петрушин как-то одновременно воспряли, распрямили спины и выпятили грудь) — мы с вами как бы ходим вокруг «комариной плеши» и в несколько шагов очерчиваем её границы, но внутрь, к центру (или эпицентру, если точка находится под землей или сверху), мы не полезем. Хренушки, нам жизнь дорога.

Но Петрушин всё же вмешался. Видать, долго его распирало, и он не выдержал:

— Только — стой. Стесняюсь спросить, ты будешь говорить слово «коллайдер»? А то я — натура робкая, впечатлительная и утончённая.

— О, ну тогда ты тут не в большинстве. Сочувствую.

— Да тут все такие — только стыдятся признаться. Оттого и говорят прокуренными голосами, сплёвывают шелуху от семечек под ноги и смеются так: «гы-гы-гы».

И Мушкет продолжил:

— Тогда второй шаг — это разобраться не с самой теорией, а с тем, зачем она понадобилась — то есть, с историей вопроса.

Итак, физика развивалась всё быстрее и быстрее, и вот на смену ньютоновским представлениям о взаимодействии тел пришла теория Эйнштейна, а немного погодя — квантовая механика.

Теория Эйнштейна, хоть и почиталась заслуженно трудной для понимания, но была снабжена не таким сложным математическим аппаратом. Устраивались даже публичные лекции, на которые приходили дамы в шляпках и пытались слушать гения.

С квантовой механикой такой популяризации не получалось — но проблема была в том, что Теория относительности противоречила квантовой механике.

Чем-то они обе были похожи на тришкин кафтан — только какое-нибудь явление объяснялось одной теорией, как это объяснение начинало противоречить другой — и наоборот. Астрономы подтверждают Теорию относительности в наблюдениях за звёздами и галактиками, но как только физики в других лабораториях начинают исследовать очень Маленькие Объекты, то оказывается, что квантовая механика частицы описывает, а Теория относительности терпит неудачу. Это действительно тришкин кафтан — то мёрзнут очень большие объекты, то очень маленькие, а совместно эти две теории современную физику не могут укрыть.

Поэтому уже давно у физиков появилась мечта о соединении этих двух теорий воедино. Оттого их посещали мечты о создании Единой теории поля (ЕТП), которые иногда нечестные журналисты пересказывают честному обывателю как «поиски единой формулы всего».

На следующем, третьем шаге, мы обнаруживаем, вернее, физики обнаруживают, что некоторые физические процессы очень хорошо описываются так называемой бета-функцией Эйлера, то есть уравнением колебания струны. Они обнаружили это в конце шестидесятых годов прошлого века.

И это, собственно, положило начало если не новой теории, то хотя бы вызвало к жизни её название.

Отчего не описывать очень Маленькие Частицы не как шарики, к которым все мы (от физиков до честных обывателей) привыкли в школьных учебниках?

И сперва всё вышло очень хорошо — многие явления микромира, движение и вес частиц очень хорошо укладывались в эту теорию микроскопических дрожаний. Появилась даже надежда помирить Теорию относительности с квантовой физикой.

Но радость была преждевременной, и всё оказалось не так просто.

Делая четвёртый шаг, обыватель узнаёт, что в 1971 году теорию струн доработали, модернизировали и назвали, чтобы не путать с прежней, теорией суперструн.

Наука опять рывком продвинулась вперёд, но тут же возникли две проблемы — проблема измерения и загадочное слово «суперсимметрия». Слов загадочных, кстати, много — вот слово «сингулярность» — можно им вместо мата ругаться.

— Чо за сингулярность?

— Это у математиков такая особенная точка, когда что-то неопределённо или ведёт себя кое-как. Да и у физиков примерно то же.[22]

Была даже идея, что Зона — это первичная сингулярность, и у нас тут зарождается новая Вселенная. Ведь законы у нас тут нарушаются все — от Уголовного кодекса, до всех физических законов.

Вот покойный Ицык этим занимался. Или вот Плоткин, который всё измерял гравиконцентраты — смотрел, как там у них на поверхности время идёт — быстрее или медленнее.