Грозовой август - [18]

На границе стало потише лишь после того, как закончились бои в Сталинграде. Державину вспомнился февральский вечер сорок третьего года. На Бутугур прибыл командующий Забайкальским фронтом Ковалев и привез с собой нового командира дивизии — Кучумова. На границе в тот день стояла вот такая же тишина. В траурную темноту погрузилась приграничная станция Маньчжурии, будто в плен попал не гитлеровский фельдмаршал фон Паулюс, а сам командующий Квантунской армией японский генерал Ямада.

Ковалев тогда сказал Державину:

— Наградил бы я тебя, Георгий Ферапонтович, медалью «За терпение», да жалко, нет у нас такой медали.

После перевода в Читу, в штаб фронта, Державин частенько наезжал в свою дивизию. Выезд на запад надолго разлучил его с Забайкальем. Теперь он в душе благодарил судьбу за то, что она снова вернула его в родные места. Здесь все было таким же, как и два года назад: те же сопки, подернутые легкой дымкой, та же зеленая падь Урулюнгуй, пересеченная древним Валом Чингисхана. А вон и заросший ковылем Бутугур — господствующая над местностью приграничная сопка, возле которой и расположился батальон капитана Ветрова.

Машина подкатила к заросшей травой землянке, оттуда выбежал сияющий Викеша — без пилотки, застегивая на ходу ремни. Был он в просторной, будто сшитой навырост, гимнастерке, в больших с широкими голенищами кирзовых сапогах.

— Наконец-то пожаловал! — воскликнул он, раскинув в стороны руки. — Позволь-ка, друже, обнять твои генеральские плечи.

Они обнялись, расцеловались, пристально поглядели друг на друга.

— А ты все такой же красавец, — пошутил Державин. — Только лоб вроде повыше поднялся — на целую ладошку.

— Ничего не попишешь, редеет шевелюра. Вода здесь такая.

— Да, батенька ты мой, вода течет, время бежит.

— И снега метут. Эвон сколько снегу подсыпали на твою голову зимние метелицы, — добавил Викентий Иванович и повел гостя по ступенькам в свое подземное жилище.

В землянке, как успел заметить на ходу Державин, было все так же, как и два года назад: всюду книги, журналы, подшивки газет — и на койке, и на тумбочке, и даже на полу у жестяного бачка с водой. А на стене, заклеенной газетами, приколот нарисованный карандашом миниатюрный портрет знаменитого хабаровского тигролова Богачева, с которым до войны дружил Викентий. Ниже — фронтовая фотография его, Державина. Под ней шутливая надпись:

«Лысому — от седого».

Они сели за колченогий, заваленный газетами стол, еще раз оглядели друг друга, и оба подумали об одном и том же: как быстро катит время! Давно ли они познакомились? Это было недалеко от Спасска, В батарею, которой командовал Державин, прибыл из Хабаровска молодой ясноглазый комиссар Русанов. Они вместе штурмовали Спасск. «И на Тихом океане свой закончили поход». Тогда им обоим вместе было пятьдесят. А теперь одному Державину побольше. Голова у него как будто вся в снегу. На лице глубокие морщины. Брови стали остистые, широкие. Одна почему-то сломалась.

— Что с бровью? — спросил Русанов.

— Пустяки. Осколком... Фашист хотел отправить на тот свет. Ну да не будем настроение себе портить. Сегодня ведь Парад Победы!

Державину действительно не хотелось рассказывать о том, как он воевал на западе. Об этом как-нибудь в другой раз. Приятнее было вспомнить далекие молодые годы, прожитые вместе с Викентием Русановым. В боях крепла их дружба. После войны комиссар батареи потащил своего командира к себе в Хабаровск в гости. Целый месяц прогостил Державин у своего друга. Они ходили на охоту, ездили на Амур рыбачить. А в конце месяца были уже не просто друзьями-сослуживцами, а даже родственниками: Державин женился на сестре Викентия — Поле.

Потом они виделись реже. Викентий демобилизовался и вскоре укатил в Москву учиться. А Державин поехал туда, где стоял его полк.

В войну судьба снова свела их вместе, затем на два года развела, а теперь вот опять соединила.

— Ну, рассказывай, Викеша, как житуха, что нового у тебя? Как чувствует себя донской казак Ветров? Скоро ли выпишется? — спросил Державин, разглядывая шурина.

— Новостей особых нет, — ответил тот. — Ветров совсем захирел. Отец твой с Настасьей прибыли благополучно. Между прочим, брат пишет, что дед Ферапонт трудновато приживается на новом месте. Скучает по Брянщине.

— Это естественно. Говорят: «Где родился, там годился». А вообще-то чудно получается: ходит по тайге и скучает по Брянским лесам. Как тебе это нравится?

— Что поделаешь? Я вот тоже скучаю по Хабаровску. Побывать бы теперь дома, посмотреть бы на Хехцир[1].

Викентий Иванович сообщил последние семейные новости: младшая дочка окончила среднюю школу, а старшая институт, вышла замуж и грозится сделать своего папу дедом.

— Поздравляю, Викеша, — засмеялся Державин. — Теперь тебе придется отращивать бороду. Какой же дед без бороды?

Затем Русанов рассказал о новостях в Дальневосточном научно-исследовательском институте лесного хозяйства, где работает его жена. Державин сначала слушал внимательно, но потом как-то сник, задумался. После долгого молчания сказал дрогнувшим голосом:

— Да, Викентий, хорошо, когда человек имеет свое гнездо. Это великое дело. Но сколько этих гнезд разорено да развеяно по ветру... Парад Победы сегодня. Радоваться бы надо...