Грозные годы - [106]

Лицо командира от гнева свела судорога, рука опять потянулась к кобуре. Вытерев капельки холодного пота, выступившие на лбу, он только глубоко вздохнул.

— Товарищи, я не сомневаюсь, вы знаете, — опять раздался громкий голос Рыжика, — что моя личная жизнь абсолютно чиста. А то, что я интересуюсь, как член воинского коллектива, некоторыми вопросами революции, так это право каждого сознательного трудящегося. Разве не так?

Услышав раздавшиеся одновременно возгласы и одобрения и негодования, командир тихонько раздвинул ветки куста. Перед глазами его оказалась полянка, на которой сидели несколько партизан, а над ними возвышалась лохматая голова Рыжика. Он стоял среди них и, как Самсон, рубил противников слева и справа — словами, конечно.

— Слушай, Рыжик, — вскочил с земли огромного роста взводный, — нечего здесь разводить мещанские разговоры да еще требовать, чтобы тебя слушали! Ты, брат, ежели заражен такими предрассудками, которые в корне расходятся с принципами революции, так держи их при себе. Говоришь, что ты безгрешен, а разве это не грех — говорить нам о таких вещах?

— О каких таких вещах? — дернулся Рыжик.

— Болтаешь всякий вздор. Видно, не можешь ты без женщин...

На это Рыжик всплеснул руками и воскликнул в отчаянии:

— До каких же пор мы будем такими отсталыми, товарищи?! Да зачем же нам, классово сознательным бойцам, превращаться в лицемеров? Почему не сказать обо всем коротко и ясно?

— Прежде всего, ты не классово сознательный боец, — сказал взводный.

— А какой же? — вспыхнул Рыжик.

— Напичканный буржуазными предрассудками о жизни, вот какой!

— Значит, так! — выпрямился Рыжик, и глаза у него стали похожи на два раскаленных уголька. — А кто в наступлении первым оказался во вражеской траншее? Кто на горе скосил патруль четников? Кто взял в плен офицера?

— Ну и что? — не сдавался взводный. — Ты думаешь, что храбростью можешь прикрыть гнилое наследие старой жизни, которое накопилось в тебе? Ошибаешься!

— Нет, вы слышали, товарищи? — крикнул Рыжик. — Значит, мы тебе разрешаем во имя пролетарской революции косить вражеских солдат, рисковать жизнью, а когда нужно решить вопрос о взаимоотношениях между мужчиной и женщиной, тогда ты сразу становишься люмпен-пролетарием с буржуазными предрассудками! А где эти предрассудки, спрашиваю я вас?.. Да он хоть имеет представление о научном коммунизме? Сомневаюсь. В противном случае он так бы не говорил!

И, повернувшись к взводному, Рыжик скорчил такую презрительную гримасу, как будто бы он разбил взводного в пух и прах.

Командир отряда едва сдерживался.

Партизаны прыснули со смеху и стали выкрикивать:

— Тебе бы лучше помолчать, пока не поздно!

— Ты с этой своей философией заваришь такую кашу!

— Люди, этак он в конце концов и против революции повернет!

Но Рыжик никак не прореагировал на эти слова. Весь вспотевший от злости, он медленно двинулся в лес. Сделав несколько шагов, он обернулся и сказал:

— Об этом вы не беспокойтесь. Между мной и революцией вопросы всегда будут решаться мирным путем.

Помрачневший командир отпустил ветки куста и поежился, как от холода.

— Выстрелить бы этому гаду прямо в затылок! — проговорил он тихо и быстро зашагал к своему домику. Подойдя к двери, он крикнул, чтобы к нему позвали Рыжика.

У командира Половины было много неприятностей с партизаном Рыжиком. Все началось в тот день, когда комиссар Метвица решил политически просветить только что прибывшего в отряд партизана. С тех пор голова Рыжика забита разными цитатами, учеными словами, глаза горят как угольки, а уши всегда красные, будто он только что из бани. Он никогда не упускал возможности поговорить о революции и решить какие-нибудь вопросы непременно с классовых позиций. Командир не мог точно знать, что усвоил Рыжик из всего им прочитанного, но то, что он слышал, приводило его в бешенство, поскольку он считал, что разговоры Рыжика могут подорвать дисциплину в отряде. Надо было все это прекратить.

— Сегодня я ему устрою головомойку, — сказал он сам себе, сжав кулаки.

Через несколько минут Рыжик вошел в комнату и стал равнодушно пересчитывать пуговицы на командирской гимнастерке. Не хватало двух пуговиц. Партизан знал, что это признак плохого настроения командира и что их встреча может очень плачевно для него кончиться. Поэтому он присмирел и приготовился внимательно слушать.

— Ну-ка скажи мне, какие такие теории ты разводишь в отряде? — спросил командир. — О чем это ты разглагольствуешь с солдатами?

Рыжик, переминаясь с ноги на ногу, кротко глянул на него из-под огненного чуба.

— Я обсуждаю с ними принципиальные вопросы, — ответил он.

— Принципиальные, говоришь? А что общего имеют наши принципы с твоим заигрыванием с бабами? Это правда, что ты крутишься около мельничихи и хвастаешься перед бойцами своими успехами?

— Я?

— Ты, кто же еще?

— Это недоразумение, товарищ командир. Я действительно познакомился с мельничихой Варицей, но только затем, чтобы вести с ней политико-воспитательную работу как с полупролетарским элементом.

Лицо командира потемнело.

— Работу вел, говоришь?

— Конечно, а что же еще?

— Слушай, ты, — вскипел командир, — я тебе сейчас покажу работу! Кто тебе разрешил отсутствовать до двенадцати часов ночи?