Грозное лето - [17]

— По крайней мере, в этом случае я буду спокоен, что ты не наделаешь новых глупостей.

— Но как же мы будем жить? Так, как сейчас? Ты — здесь, а я — там? И сколько это может продолжаться?

— Я еду в Петербург, пройду процедуру выпуска и — в Варшаву, куда меня приглашают на вакансию, а ты — со мной. И будем жить вместе. Вот и вся механика, — ответил Орлов.

Надежда сузила свои глаза-щелки, стрельнула из них, как из бойниц, уничтожающим взглядом, будто свалить его хотела, чтобы не мельтешил, не надоедал и исчез с лица земли, но раздумала, поправила черную накидку, черную кокетливую шляпку, точно такую, какую Орлов видел на Марии в Петербурге, и произнесла совершенно спокойно:

— Тогда — разрыв.

Александр даже споткнулся, будто ему ножку подставили, и изумленно посмотрел в ее округлое, как бы припухшее от бессонницы, безжизненно белое от лунного света лицо и спросил чугунным голосом:

— Надежда, ты затем и приехала сюда, чтобы сказать мне об этом твоем решении? Ты думала, прежде чем говорить?

— Я сказала: развод. Об этом я думала еще в Петербурге. Сама хотела, чтобы ты сделал мне предложение, сама и исправляю свою ошибку.

— Ты сошла с ума! — повысил Александр голос, — Почему ты считаешь, что допустила ошибку, выйдя за меня замуж? Почему ты вообще затеяла этот дурацкий разговор здесь, в Новочеркасске, где я фактически сделал тебе предложение?

— Потому что ты не намеревался делать его и жениться на мне. Ибо ты не любил меня. И не любишь. Все это устроила Верочка, наивнейшая душа, так как хотела мне счастья, бывшей подружке.

Александр терял терпение, но крепился, сделал шаг-два вперед, потом назад и спросил более спокойно:

— Надежда, ты слишком зарядила себя в Петербурге непонятной злобой и вот изливаешь ее здесь. Но ведь ты — моя супруга, законная жена…

— Этого еще недостаточно, — прервала его Надежда. — Этого еще мало, дорогой мой супруг, оскорбительно мало — быть супругой формально. Любви твоей ждала, о ней мечтала, а ты бережешь ее для другой. Для Марии, которая без ума от тебя.

Александр опять закипел:

— Боже, боже, что ты такое болтаешь? Ты определенно сошла с ума! Ты — невменяема. Что с тобой? Или это — божественное влияние на тебя твоего нового покровителя Бадмаева и его безграмотного друга, имя которого неприлично называть в порядочном обществе? Это — ужасно.

— Не смей так говорить о старце! — истерически крикнула Надежда, сжав кулаки, — Он святой человек! Не в пример вам, солдафонам!

Александр не мог более сдерживаться: схватив ее за руку, он почти поволок ее с аллеи в сторону, поставил возле белоствольного тополя, и словно припечатал ее к нему, и смотрел, смотрел в ее испуганные глаза и не мог понять: да точно ли перед ним была Надежда, жена, и своим ли языком говорила ему такие слова, за которые убить — мало. И загремел на всю округу:

— Значит, ты не только была у этого шарлатана и ублажителя сиятельных блудниц и сладострастниц, а и сама встала на позорный путь морального падения, если не разврата? Этому учил тебя твой «эмансипатор» Бадмаев, медицинский кумир и друг самого отвратительного мужлана и совратителя наивных душ, заблудшихся в трех житейских соснах, вроде жены одного петербургского полковника? У-у, какая мерзость… Уходи, я не могу с тобой более разговаривать, — с болью, со стоном душевным произнес он и в это время почувствовал, как правую щеку его ожег сильный удар, а в следующую минуту раздался спокойный и довольный вполне голос Надежды:

— Вот так, милый супруг. А теперь я покидаю тебя и твою компанию. — И крикнула Марии и Бугрову: — Прощайте, господа! Я уезжаю к себе в станицу погостить немного!

Александр оторопел и щупал, щупал правую щеку, потом достал из кармана платок и вытер все лицо тщательно и неторопливо, будто его заляпали грязью.

Откуда-то явился Михаил, укоризненно покачал головой и произнес задумчиво и с явным сожалением в голосе:

— Пострадал. За всех честных людей России. Хвалю, но не завидую: Надежда может выкинуть еще не такой кунштюк, я уверен, так что, братец, подумай, как тебе жить в дальнейшем. С ней, разумеется.

И исчез так же внезапно, как и появился, а по пути в сторону скалы остановился, подождал кого-то и скрылся за деревьями вместе с ним.

Александр видел: то был Николай Бугров, и подумал: «Два сапога — пара».

Марии не было видно. Нигде. И Александр уныло поплелся по аллее, под сенью тополей, на которых уже начинали свой вечерний гомон прилетевшие со степей грачи.

И тут, на самом берегу речки, увидел Марию. Она сидела одна, свесив ноги с невысокого крутого берега, и, то и дело наклоняясь слегка, что-то чертила зонтиком на воде, но вода торопилась, шла своим путем, и чертежи Марии исчезали так же вдруг, как и появлялись.

— Помогите мне встать, — попросила она спустя немного времени, — дождь вот-вот пойдет.

Александр помог ей встать и хотел взять об руку, да она заметила:

— Я сказала: дождь сейчас пойдет, так что давайте торопиться, — и высвободила руку. Потом добавила: — Не сердитесь на меня. Я хотела, чтобы сама Надежда открыла вам глаза, что она и сделала. Подлая она у вас.

Александр молчал. Да и что было говорить?