Грозненские миражи - [16]

Витька обвёл друзей взглядом, зачем-то посмотрел на продавщицу, которая уже не скрываясь, прислушивалась к каждому слову, и растерянно вздохнул.

— Хорошо вам. Вы всё выбрали — и институт, и специальность. Кулёк, ты тоже выбрал или всё высчитываешь, где легче директором стать?

— Мелко мыслишь, Витя — я министром буду. Только оттуда и можно что-нибудь изменить. Спорим?

— Министром… — тоскливо повторил Витя и вдруг снова закричал, срываясь на фальцет: — А если я не знаю, что хочу? Не знаю — и всё! Что мне делать?

— Так, молодые люди! — зычным командным голосом оборвала спор продавщица. — Ну-ка, освобождайте помещение! Освобождайте, освобождайте, нечего мне улыбаться! Девок своих будешь гипнотизировать!

На улице стало ещё холоднее, с неба срывался редкий снег. С площади по-прежнему доносился тяжёлый монотонный шум, а здесь, совсем рядом, было удивительно пусто: ни прохожих, ни машин.

Как всегда предлагала хранить деньги в сберкассе неугомонная реклама на крыше поликлиники, и призывно сиял огнями «Океан». От Сунжи поднимался белый туман, оседал на деревьях, и казалось, что они выточены изо льда. А реке, спрятавшейся под этим туманом, не было дела ни до рекламы, ни до всполошившего весь город митинга, ни до самого города. У реки были более важные дела.

— Ну что, завтра пойдём митинг смотреть? — прощаясь, предложил Пашка. — Если его не разгонят, конечно.[5]

— Пойдём, — согласился Русик. — Слушайте, а мне понравилось сегодня. Да нет, не из-за подарка, просто….Давайте так каждый год отмечать. Договорились?

На следующий год, однако, не вышло: первая сессия всё-таки — не до этого. А на втором курсе, когда давно уже стало ясно, что ничего такого уж страшного в этих сессиях нет, в такой же зимний вечер они снова купили портвейн. Число было такое же, как и два года назад — 18 января — но это было единственное сходство. Во-первых, Руслану сегодня исполнялось не 17, а целых 19 лет. Во-вторых, все они давно не школьники, а много чего повидавшие студенты. В-третьих, не было в Грозном больше никаких митингов. И, наконец, погода. На улице стоял обычный грозненский январь, когда мороз, и то символический, бывает только по ночам.

Из-за погоды отпала необходимость и в кафе. Зачем, когда можно расположиться в любимом скверике? Пустых лавочек полно и можно найти самую уютную — рядом с чугунной оградой набережной. Их не видно ниоткуда, а им видно всё — и Ленинский мост, и рекламу на крыше поликлиники, и уютно светящиеся окна музучилища. Рядом шумит Сунжа, за лавочкой спрятаны четыре бутылки портвейна, и настроение, и без того прекрасное, стремительно взлетает вверх.

— Что-то Русика долго нет, — сказал Витька, поглядев на часы. — Может, откроем пока одну?

Пашка достал бутылку, сделал большой глоток и пустил её по кругу. Сунжа зашумела веселей, а на улице стало ещё теплее.

— Новость слышали? — спросил Валька. — Фимка Геплер в Израиль уезжает.

— Куда? Он же в лётное хотел?

— Хотел….А родители хотели другого. Да и не взяли его в летное: не нужны нам военные лётчики-евреи. Теперь будет в Израиле летать.

— Кто его там пустит летать? Будет улицы мести. Вот людям делать нечего — разве плохо им тут было? Эх, давай ещё одну, что ли!

— Не торопишься? — засомневался Витька. — У тебя же соревнования на носу.

— Ерунда! — засмеялся Пашка. — В этом году всех порву!

Ещё одна бутылка полетела в реку. Весело шумела Сунжа, мигал огнями ресторан «Океан», тихо играла музыка в бывшей синагоге. Здорово — разве может так быть в каком-то Израиле!

— Кулёк, — спросил Павлик безразличным тоном, — а что это за девушка с тобой вчера была? С синими глазами?

— Ого! — присвистнул Валька и вытаращил глаза. — Тапа, ты стал замечать моих знакомых? А как же моя неразборчивость и дурной вкус?

— Не выделывайся! Я только спросил, как её звать.

— Неужели? А зачем тебе? Ты ж у нас ангела ждёшь, а у меня только шалавы — твои слова! Аня её звать.

— Я её тоже заметил, — сказал Витька. — Ну и как — нет больше «Пиренеев»? Или ещё не успел?

— Да тут не «Пиренеи», — Валька смотрел только на Пашку, — Тут «Гималаи». Но всё равно высота будет взята! А, Тапик?..

Ответить Пашка не успел: из-за кустов вышли трое парней. Вроде бы, чеченцы, но в темноте особо не разглядеть.

— Пьём? — спросил один, и сразу стало ясно — чеченец.

— А вам что? — спросил Павлик поднимаясь.

— Дружинники!

Парень резким движением сунул ему под нос удостоверение, Пашка автоматически наклонился и тут же получил сильнейший удар в челюсть. В глазах взорвались разноцветные пятна, мир качнулся и опрокинулся вниз головой.

— Один есть! — донеслось сквозь шум в голове.

Кто это «один», почему? Пашка открыл глаза: сквозь разноцветные пятна видны были только мелькающие ноги. Он что — лежит? Так, значит, «один» — это он. Ну, уж шиш!

Павлик закрыл глаза и несколько раз глубоко, как учил тренер, вздохнул. Задержал дыхание, резко выдохнул и открыл глаза. Звуки ворвались резко, будто бы вырвали затычки из ушей, вот только разобрать, кто что кричит было невозможно. Пашка и не стал разбирать.

Он встал, пытаясь сориентироваться в мельтешащих вокруг фигурах, дождался, когда перед ним очутится чужая спина, и ударил ногой в пах. Спина дёрнулась, заваливаясь набок, на секунду показалось лицо, и Пашка ударил ещё раз. Левой, не замахиваясь, прямо в искажённую гримасой морду. Фигура качнулась и опустилась на землю.