Грозная Русь против «смердяковщины» - [32]

Собственно, все изложенное легко прокачивается на косвенных уликах. Как отмечает все тот же Вячеслав Манягин, в 1571-м, когда возникла угроза с юга, Иван вывозит семью и всю казну именно в Новгород, который, по логике, после «погрома» должен его ненавидеть. А затем, оставив все это под присмотром всего 500 воинов (больше у него просто нет) и не отсиживаясь, как любят повторять хулители, – тотчас убывает на южный фронт, для «разряда полков». Прекрасно понимая, что Новгород умеет бунтовать страшно. Еще раз: не в Вологду, не во Псков, не в Смоленск, а именно в Новгород, где якобы всего за пару лет до того истреблял горожан тысячами и где, если верить «ужастикам», у каждой семьи есть к царю счет. И ничего. Более того, в конце мая он возвращается и начинает помимо всего прочего активно благоустраивать город. Вывод однозначен: у Города, то есть у того самого большинства, не затронутого репрессиями, не было претензий к государю, и государь это прекрасно понимал. А подавляющее меньшинство, по вершкам которого прошлась коса, уже могло гадить только слухами, сплетнями и пасквилями.

Короче говоря, хотя «весь Новгород» и был «вырезан под корень», в Москву тем не менее увезли сотни подозреваемых. Естественно, живых (то есть не очень уж и под корень, даже самых опасных, и стремились выяснять, а не просто резать). Следствие длилось аж полгода и завершилось только в июле. Пимена, как уже выше говорилось, судил Собор, лишивший его сана и отвесивший «строгое пожизненное», а из светских «крамольников» к смертной казни приговорили триста «отъявленных». Правда, большую часть осужденных, 184 души, помиловали, сообщив об этом 25 июля, уже на площади, перед самой казнью. Остальные – 116 человек – пошли на эшафот, и способы казни, примененные в тот день, были столь ужасны, что очень многие, полагающие Ивана «безумцем», подтверждают свое мнение именно этим. И вот здесь – исключительный случай – я, прилежный компилятор мнений специалистов, позволю себе высказать собственное суждение. А может быть даже, ибо, насколько мне известно, об этом никто еще не писал, и крохотное открытие.

Все эти жуткие новации: костры, сковородки, пилы, вертела и прочие категорически не присущие ни России вообще, ни временам до и после Ивана изыски, – перестают казаться порождением больного разума, если вспомнить, что именно таким инструментарием, по понятиям эпохи, пользовался персонал Ада. То есть кто-то, разработавший сценарий мероприятия (скорее всего, сам царь), устроил тем, кто уходил к чертям на угольки, своего рода репетицию еще при жизни. А если вспомнить, что вина казнимых заключалась в уходе под Речь Посполитую, то есть под власть католиков, то очень многое встает на свои места. Никакой шизофрении и никакой патологии. Всего лишь наказание за попытку предать не только царя, но и – многократное отягощение – Православие. Согласитесь, тут – повторюсь: по понятиям эпохи – все логично и все справедливо. В Англии, между прочим, казнили примерно так же за одну лишь государственную измену, без всяких идеологических подкладок.

Вернемся на торную. Казнили в основном новгородцев. Но не только. Вместе с людьми Пимена и прочими по делу пошли и некоторые знаковые персоны Москвы, в том числе и представители опричной элиты. Уже помянутая опись «пропавшего» новгородского дела фиксирует: с Пименом и его окружением «ссылалися к Москве з бояры с Олексеем Басмановым и с сыном его с Федором и с казначеем Никитою Фуниковым и с Печатником Иоанном Висковатым, да с Князем Офанасием Вяземским о сдаче Великого Новгорода и Пскова». Были среди приговоренных и другие дьяки. А это дает основания для недоумений. Не по всем персоналиям, но по некоторым. Скажем, Афанасий Вяземский, фаворит и оруженосец царя, попался на горячем: его гонец к Пимену с предупреждением о начале следствия был перехвачен Григорием Ловчиковым (агентом Малюты) накануне похода. Связь Пимена с Басмановыми, с учетом «дела Филиппа Колычева», где они открыто работали на лапу, была очевидна, а при наличии показаний Степана Кобылина («пристава неблагодарна»), так и вовсе просто криком о себе кричала. Но их черед пришел все-таки позже. А вот расправу с Фуниковым, еще несколькими дьяками, и в первую очередь Висковатым, многолетним российским «канцлером», куда сложнее. Они никогда не подводили царя, и даже смутных намеков на какую-то вину мы не имеем. Кроме, правда, сообщения Альбрехта Шлихтинга о некоем «ложном доносе» – а это уже зацепка. По ходу-то следствия все, спасая себя, оговаривали друг дружку как могли, щепки летели вовсю, и в эти жернова вполне могли попасть дьяки.

Правда, в прекрасной монографии Флоря сделана попытка нащупать хоть что-то. Если он прав, то все просто и гнусно: трагедию подготовило руководство Опричнины, копая под бояр Захарьиных, лидеров Земщины, имевших влияние на царевича Ивана, сына Анастасии. Уже зависнув над пропастью, но еще не зная об этом, клан Басмановых-Плещеевых готовил – по крайней мере, есть такая версия – «московское дело», намереваясь взять столицу и страну под свой полный контроль. Что в полной мере не удалось (царь все же не поверил), но стоило жизни нескольким родственникам бывшей царицы, а также дьякам (министрам), получившим свои чины от Захарьиных. Гадкую роль сыграла и борьба чиновничьих кланов в аппарате: на интриги Басмановых наложились интриги одного из замов Висковатого, дьяка Андрея Щелкалова, копавшего под шефа. Именно Андрей Яковлевич «зачитывал вины» Висковатому, обвиняя старого дипломата в работе на все сопредельные разведки, а после казни оклеветанного получил его должность плюс (себе и брату Василию) часть владений казненного. Почему царь, считавший Висковатого «в отца место», поверил в абсурдную клевету и не разобрался лично, нам уже не узнать никогда. Разве что принять за основу версию Скрынникова, согласно которой и Висковатый, и Фуников, и прочие входили в окружение сверхвлиятельного земского боярина Захарьина-Яковлева, близкого царского свояка, не без оснований подозреваемого в оппозиционных настроениях. Самого боярина Иван хотя и арестовал, но помиловал, отправив прочь из столицы, на воеводство, а вот группе поддержки пришлось туго. Обычная политическая схема. Но очень печально, конечно…