«Гроза» Островского и критическая буря - [8]

Шрифт
Интервал

Мимоходом сделаем небольшую, но совершенно необходимую оговорку. Сохрани нас бог от мысли ставить народность и образованность во враждебное отношение друг к другу и смотреть на них, как на понятия противоположные и взаимно исключающие себя! Напротив, мы убеждены, что родство и одновременное развитие их составляет единственный признак действительного существования общества. Везде, где повстречается чистая народность без примеси возвышающих и облагораживающих общечеловеческих идей, и везде, где повстречается образованность, довольствующаяся сама собою, без содействия и влияния народных элементов – там нет будущности для общества, и в строгом смысле слова можно сказать, что там еще не началось историческое существование его. Рецензия, кажется, не вполне убеждена в необходимости этого сродства обоих деятелей, и сама иногда представляет разительный пример тех вредных последствий, какие рождаются при мысли, исключительно занятой только одним из них. Рецензия на «Грозу» Островского упрекает народный быт в отвратительной грубости нравов, происходящей от грубого понимания нравственных идей, и сама грешит ужасающей «деликатностию», происходящей от излишне тонкого и условного представления тех же самых идей. В конечном результате эта деликатность страшнее, невыносимее любого проявления дикой натуры. Женщина, намекает рецензия, за некоторые проступки и в иных случаях не легко оправдывается перед образованным человеком. Вот собственные слова рецензии: «Бородкин берет Дуню, когда она воротилась от одного кавалериста, но мы уверены, что он поступил бы так же благородно, если бы она воротилась от пятерых. В его понятиях, в его чувствах, в его воззрениях на жизнь, на людей, на мир, решительно нет никакого признака, который мог бы остановить его и заставить задуматься». Признаемся, литературный период этот, во всем непогрешительном изяществе своем, подействовал на нас болезненнее, чем любая грубая и невежественная выходка Бородкина и ему подобных. Мы хорошо знаем, что это за понятия, что это за чувства и воззрения, которые мешают человеку отдаться вполне благородному чувству и принуждают его встречать виновную или обвиняемую женщину не с рукой, протянутой для помощи, а с рукой, вооруженной мелодраматическим кинжалом. Это старый «point d'honnear»[3] позаимствованный нами из эпохи турниров, трубадуров и величавых рыцарей. С тех пор он значительно выродился в Европе, и действует уже не убийствами, а публичным судом, адвокатом, рассчитывающим на скандал, приговорами к separation de corps et de biens[4] и газетой с легким циническим оттенком, но мы из аристократического величия еще придерживаемся его в том виде, как он жил в замках феодальных баронов. Несмотря на свое происхождение из «образованных» земель, он в сущности привязан более к материальному воззрению на предметы, чем все дикие взгляды Подхалюзина с братией. Он ничего не принимает в соображение и отвергает даже возможность какого-либо разумного обсуждения дела, да он же произвел и то странное явление в мире образованности, по которому всякий ребенок, имевший счастие родиться мальчиком, ipso facto[5] тем самым рождается главой, повелителем и судьей женщины. Зачем навязывать не только Бородкину, но и кому-либо из нас это заимствование, лишающее почвы и простора как чувство правды, так и чувство снисхождения, и подсекающее у самого корня всякое стремление возвыситься над оскорблением и забыть его? У всех народов, не исключая нашего, и у всех мужчин, не исключая наиболее гуманных – поползновение к грубой расправе с преступной женщиной находится в нравах и в крови: зачем повышать расправу на степень идеального закона, предписываемого образованностью? Русский мир, как в этом случае, так и во многих других, позволяет себе бить женщину; мир образованный и доведенный до высокой степени тонкости общения и деликатности – в тех же случаях довольствуется превращением женщины в ужас и посрамление общества. Еще неизвестно – что лучше, но ввиду обеих привычек позволительно спросить: не нуждается ли и современная образованность в некотором очищении и исправлении укоренившихся понятий, подобно тому, как нуждается в том же и грубая народность, за которой мы, однако ж, присматриваем гораздо строже?

Здесь и кончаем наши заметки, не дожидаясь третьей статьи рецензии и дальнейших ее выводов. По общему тону ее можно наверное заключить, что в новых дополнениях ее будет то же самое: несколько лишних ошибок, несколько лишних блесток остроумия, перемешанных с свежими доказательствами непонимания предмета и нежелания понимать его – вот все, на что мы можем надеяться от запоздавшей статьи, не считая тут позорного обращения, какого ждут от нее, по прежним примерам, все лица превосходной драмы г. Островского. При этом странно было бы и распространяться много о новом пути, принятом творческой деятельностью этого писателя. Ограничимся короткой заметкой.

Не менее других знаем мы несколько важных вопросов художнического и чисто психического свойства, всегда являющихся, когда речь заходит о произведениях г. Островского, выданных им до последнего видоизменения его творческих приемов, но затрагивать их мимоходом, на лету, мы считаем делом столь же невозможным, сколь и неприличным. Старый, любимый способ г. Островского относиться к лицам собственного создания, особенно при последнем слове пьесы или при развязке ее, уже возбуждал не раз внимание критиков. В эти мгновения, да и в некоторые другие, наиболее важные для общей идеи произведения, лица и даже ход пьесы неожиданно останавливаются у него и повертываются совсем в другую сторону, чем ту, куда шли от начала и открытия действия. Не говорим о менее важных его созданиях, тех, где он касался современных гражданских вопросов и где, впрочем, заключаются также превосходнейшие сцены, проливающие обильный свет на бытовую сторону чиновничьего круга, но в лучших, народных своих произведениях, он иногда неожиданно превращался из ясного и глубокого художника-этнографа в учителя и пророка, уже предписывающего верить такому или другому внезапному изменению человеческих сил и человеческой природы. Само собою разумеется, что при этом являлся у него намек на какую-то таинственную силу, не объясненную предварительно и требовавшую от зрителей и читателей веры на слово, как все таинственные, неведомые и только подозреваемые силы. В подобных случаях вместо веры рождается обыкновенно сомнение, многие уже спрашивали себя – нет ли тут добровольного отказа от собственных начал, от знания, художнического чутья и творческой силы и не заменены ли они самонадеянным объяснением, произвольной догадкой и слишком смелым толкованием. Все это под конец, именно с «Воспитанницы», уступило место роскошной поэтической обстановке пьес, в которой, как в лучезарной атмосфере, движется многообразный русский мир во всей своей простоте и во всей своей истине. Всякий согласится, что даже поверхностное объяснение этого развития одного из замечательнейших современных талантов требует серьезного исследования, особенно если вспомнить, что в исследование частию должна войти и оценка живописного, многообразного языка, который рецензия объявляет с плеча механическим подбором испорченных слов и фраз, подобранных на улицах и в


Еще от автора Павел Васильевич Анненков
Материалы для биографии А. С. Пушкина

«…внешний биографический материал хотя и занял в «Материалах» свое, надлежащее место, но не стал для автора важнейшим. На первое место в общей картине, нарисованной биографом, выдвинулась внутренняя творческая биография Пушкина, воссоздание динамики его творческого процесса, путь развития и углубления его исторической и художественной мысли, картина постоянного, сложного взаимодействия между мыслью Пушкина и окружающей действительностью. Пушкин предстал в изображении Анненкова как художник-мыслитель, вся внутренняя жизнь и творческая работа которого были неотделимы от реальной жизни и событий его времени…».


Исторические и эстетические вопросы в романе гр. Л. Н. Толстого «Война и мир»

«…Всех более посчастливилось при этом молодому князю Болконскому, адъютанту Кутузова, страдающему пустотой жизни и семейным горем, славолюбивому и серьезному по характеру. Перед ним развивается вся быстрая и несчастная наша заграничная кампания 1805–1807 годов со всеми трагическими и поэтическими своими сторонами; да кроме того, он видит всю обстановку главнокомандующего и часть чопорного австрийского двора и гофкригсрата. К нему приходят позироваться император Франц, Кутузов, а несколько позднее – Сперанский, Аракчеев и проч., хотя портреты с них – и прибавим – чрезвычайно эффектные снимает уже сам автор…».


Жизнь и труды Пушкина

Биография А. С. Пушкина, созданная Павлом Васильевичем Анненковым (1813–1887), до сих пор считается лучшей, непревзойденной работой в пушкинистике. Встречаясь с друзьями и современниками поэта, по крупицам собирая бесценные сведения и документы, Анненков беззаветно трудился несколько лет. Этот труд принес П. В. Анненкову почетное звание первого пушкиниста России, а вышедшая из-под его пера биография и сегодня влияет, прямо или косвенно, на положение дел в науке о Пушкине. Без лукавства и домысливания, без помпезности и прикрас биограф воссоздал портрет одного из величайших деятелей русской культуры.


Русская современная история в романе И.С. Тургенева «Дым»

«И.С. Тургенев не изменил своему литературному призванию и в новом произведении, о котором собираемся говорить. Как прежде в «Рудине», «Дворянском гнезде», «Отцах и детях», так и ныне он выводит перед нами явления и характеры из современной русской жизни, важные не по одному своему психическому или поэтическому значению, но вместе и потому, что они помогают распознать место, где в данную минуту обретается наше общество…».


Последнее слово русской исторической драмы «Царь Федор Иванович», трагедия графа А.К. Толстого

«Из многочисленных способов относиться к русской истории и к русскому народу, граф А.К. Толстой выбрал один из самых оригинальных, который уже доставил почетный успех первой его трагедии – «Смерть Иоанна Грозного» – и который также точно и теперь возбуждает общее сочувствие к новой исторической драме его: «Царь Федор Иванович». О ней-то именно и будем говорить здесь, считая посильный разбор ее делом не совсем бесполезным, ввиду того обстоятельства, что одобрение многочисленной образованной публики обеих наших столиц может, пожалуй, узаконить в литературе и некоторые недостатки того оригинального способа обращения с историческими эпохами и их представителями, который усвоен автором и поддерживается им с большим драматическим и поэтическим талантом…».


Литературные воспоминания

Русский литературный критик, публицист, мемуарист. Первый пушкинист в литературоведении. Друг В. Белинского, знакомый К. Маркса, Бакунина, многих русских писателей (Н. В. Гоголя, И. С. Тургенева, А. И. Герцена и других).


Рекомендуем почитать
Жюль Верн — историк географии

В этом предисловии к 23-му тому Собрания сочинений Жюля Верна автор рассказывает об истории создания Жюлем Верном большого научно-популярного труда "История великих путешествий и великих путешественников".


Доброжелательный ответ

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


От Ибсена к Стриндбергу

«Маленький норвежский городок. 3000 жителей. Разговаривают все о коммерции. Везде щелкают счеты – кроме тех мест, где нечего считать и не о чем разговаривать; зато там также нечего есть. Иногда, пожалуй, читают Библию. Остальные занятия считаются неприличными; да вряд ли там кто и знает, что у людей бывают другие занятия…».


О репертуаре коммунальных и государственных театров

«В Народном Доме, ставшем театром Петербургской Коммуны, за лето не изменилось ничего, сравнительно с прошлым годом. Так же чувствуется, что та разноликая масса публики, среди которой есть, несомненно, не только мелкая буржуазия, но и настоящие пролетарии, считает это место своим и привыкла наводнять просторное помещение и сад; сцена Народного Дома удовлетворяет вкусам большинства…».


«Человеку может надоесть все, кроме творчества...»

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Киберы будут, но подумаем лучше о человеке

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.