Гротеск - [24]

— А что у тебя лучше всего получается?

— Даже не знаю.

— И я.

Мицуру провела пальцем по струнам ракетки.

— Ты учишься здорово. Экзамен лучше всех написала.

— Тоже мне достижение. Просто интересно, — равнодушно проговорила Мицуру. — Хочу поступить на медицинский.

Мицуру перевела взгляд на Кадзуэ. Та была в спортивных шортах и темно-синих гольфах.

— Зачем ты ей гольфы дала?

— Зачем? — Мицуру наклонила голову. — Не люблю, когда издеваются над людьми.

— Разве это издевательство? — спросила я, вспомнив, как Кадзуэ после физкультуры спокойно пришла на следующий урок. Похоже, ей и в голову не приходило, что, отдав ей гольфы, Мицуру хотела защитить ее от насмешек одноклассниц. Больше того, даже если бы стало ясно, что найденный гольф принадлежит ей, она на полном серьезе дала бы всем понять, что не видит в этом ничего особенного: «Что здесь такого? Из-за какой-то красной меточки вдвое платить? Ну вышила я ее. Кому от этого хуже?» Честно бы сказала, что думает. И это было бы справедливо. В обыкновенной школе такая прямота, может, и достоинство, но здесь, как ни странно, она вызывала смех.

«Думаешь, мы бедные?»

Я вспомнила возмущение Кадзуэ, когда я пыталась уверить ее, что у меня и в мыслях такого нет. Мицуру легко тряхнула мягкими волосами, и я почувствовала сладковатый запах шампуня.

— Конечно издевательство. А что же еще, если все смеются над человеком, потому что у него плохо с деньгами?

— Но это же в самом деле глупо — на гольфах вышивку делать, — проговорила я с раздражением. Мне хотелось проверить реакцию Мицуру.

— Глупо, но ее тоже можно понять. Кому хочется быть девочкой для битья?

Не зная, что еще возразить, Мицуру неуверенно ковырнула сухую землю носком кроссовки. Мои слова задели самую толковую ученицу, лучшую из всех на нашем потоке в школе Q.! Пустячок, а приятно. Все-таки она очень славная девчонка!

— Верно, конечно, хотя я не знаю, обиделась она или нет. А смеялись все в раздевалке потому, что гольфы вышивать — полная дурь. Не со зла же.

Я рассмеялась и хотела было продолжить, но Мицуру серьезно оборвала меня:

— Когда целая компания за спиной у других сговаривается против кого-то — это и есть издевательство.

— Ладно, тогда скажи: почему так происходит, почему старички все время что-то замышляют против новеньких? Почему все нас игнорируют? Ты же из их стаи.

Мицуру вздохнула. Огорчать ее не хотелось. Я думала, что члены касты вряд ли понимали, что превращают Кадзуэ в объект насмешек, поэтому слова Мицуру не совпадали с моими представлениями.

Касте было наплевать на новеньких, она изначально не собиралась смешиваться с нами, доводить отношения между двумя группами до насмешек и издевательств. Однако новенькие этого не понимали и настойчиво добивались равенства в правах, чтобы к ним больше не относились с пренебрежением. У этой любви без взаимности не было конца.

— Правда, почему? — Задумавшись, Мицуру пощелкала ногтем по передним зубам. Позже я узнала, что она всегда так делала, если не знала, что сказать. Мицуру резко подняла голову. — Тут другое. Дело в условиях. У нас разные условия. Поэтому и отношение ко всему разное.

— Ну это понятно, — ответила я, провожая глазами метавшийся по корту желтый мячик.

Ракетки, спортивная форма, кроссовки — все у членов секции было свое, особенное, не как в обыкновенных школах. Вещи очень дорогие, раньше мне таких видеть не приходилось. На корте бушевали страсти, игроки с пылом отдавались игре. Здесь царили восторг, наслаждение жизнью. Жар молодых потных тел, лихорадка борьбы, радость оттого, что ловишь на себе взгляды болельщиков, как подчиняется тебе хорошо сработанная ракетка. За эти ощущения заплачено большими деньгами и временем, потраченным на тренировки. Это был мир, никак не связанный с мелкотравчатыми прилежными ученицами, изводившими себя подготовкой к экзамену. Им оставалось только смотреть и кусать локти от зависти. Были среди них и личности вроде Кадзуэ, которые далеко не заглядывали и ничего не замечали.

Мицуру меж тем продолжала:

— Здесь у нас классовое общество в классическом виде. Больше нигде такого не найдешь. Внешность решает все. Поэтому внутренний круг не смешивается с внешним.

— Внутренний круг?

— Принцессы. Из тех, кто учится здесь с первого класса. Дочки владельцев крупных компаний. Они и дня работать не будут. Работа для них — унизительное занятие.

— Но это уже не модно, — фыркнула я, но Мицуру была серьезна.

— Я тоже так думаю. Но у внутреннего круга такое отношение к жизни. Может быть, это и отклонение, но они твердо стоят на своем и всех с толку сбивают. Начнут из тебя дуру делать — поневоле засомневаешься в себе. Вот так.

— Ну а внешний круг?

— Дети сарариманов,[10] — с грустью в голосе сказала Мицуру. — Дочерям тех, кто работает за зарплату, не суждено войти во внутренний круг. Ни за что, хоть ты отличница, хоть ты семи пядей во лбу. Тебя даже замечать не хотят. А станешь набиваться к принцессам в подруги — затравят. Раз тебя записали в убогие уродины, значит, ты мусор, даже если у тебя голова хорошо варит.

Мусор? Что это значит? Ведь я не относилась к высшему классу, о котором говорила Мицуру, да и дочкой