Грот в Ущелье Женщин - [45]

Вполне возможно, что это перестраховка, и выяснится, что судно и в самом деле научное, но лучше перестраховаться, чем недостраховаться, чтобы потом локти не кусать.

Вторую вводную подбросили явно натовцы. С поста наблюдения доложили, что видят шар. Летит с моря. Низко, но в стороне, не сбить. Взметнула заставу команда «В ружье!», а пока разбирали лыжи и строились, еще с поста звонок: три шара летят. Один совсем близко. Сбили его. Остальные снижаются за варакой.

Полосухин уточняет по телефону:

– Что за контейнеры? Похожи на фотоаппараты? Ясно. У сбитого – не разбирать. Руками не трогать. Завернуть осторожно в шар. На пост не заносить. Оставить поодаль.

И в самом деле, что за штуковинка прикреплена к шару? Начни разбирать – взорвется. Специалисты все по полочкам разложат. На то они и специалисты. А нам главное: найти и передать находку целехонькой.

Как мягко, успокаивающе звучит: найти… находка… Вроде бы все верно, плевое дело впереди – направление засечено, ориентиры знакомые, светлым-светло, не ночь полярная, осмотри местность внимательно, и на тебе – шарик. Волоки его к заставе со всеми предосторожностями. Часа три, самое большее четыре, и все на своих местах. Так я думал, а Полосухин, похоже, другого мнения. Что-то очень сосредоточен. Не так ему все представляется. Конечно, ему видней, не первый раз гоняется за подобными «посылками». Но что ни думай, а искать нужно. Как же иначе?

– Три поисковые группы по три человека, – распорядился Полосухин. – Остальным – по распорядку.

И только в канцелярии объяснил свое решение:

– По здравому смыслу подозрительный «гидрограф» не станет пускать шары. Уж слишком явная провокация. С другой стороны – рядом ни одного нашего корабля нет, стало быть, не возьмешь, как говорится, с понятыми. А цель какая? Фотосъемки? Возможно. Но и другое может быть: отвлекающие действия. Кинемся за шарами, а тут – всякая неожиданность может быть. Потому, я думаю, дополнительные наряды нужно пустить по берегу. Сам я на катере по островам пройдусь. А ты, Евгений Алексеевич, на нарты садись. И – к пастухам. Не один, конечно, – видя мое недоумение, пояснил он. – Позвоним председателю Совета, он организует нарты с каюром. Пастухи бойчее нас в тундре. С ними и поищешь.

– А что, радиосвязи с пастухами нет?

– Есть, конечно. Только тебе не одно море познавать нужно, а и тыл. Так что – поезжай. Организуй поиск. Дня четыре, думаю, хватит тебе вполне.

Не предполагал я даже, что комиссия уже выехала на заставу на рейсовом теплоходе и уже вечером будет здесь, Полосухин же знает об этом. Знает и то, что комиссия намерена вернуться в отряд на этом же теплоходе, который на обратном рейсе бросит якорь в салме через три дня. Оттого-то и посылает меня к оленеводам так надолго. В этом – главная причина, а не изучение тыла и налаживание поиска шаров.

Но это я потом выяснил, а если бы тогда узнал – как раз, поехал бы… Закусил бы удила! А так, сижу, слушаю разговор Полосухина с председателем становищеского Совета и радуюсь, что, похоже, сама власть намерена выехать со мной каюром-проводником.

Отгадал. Положил трубку Полосухин и приказывает:

– Иди, собирайся. Через час подъедет Игорь Игоревич. Повезло тебе. Олени у него – огонь, сам он в тундре, как в своем доме.

Час на сборы – больше чем достаточно. Так считал я, неспешно шагая к дому. Надену теплое белье, полушубок, валенки и – готов.

Но Лена внесла сомнение:

– А если оттепель вдруг, тогда как?

Ишь ты, вроде бы все дома да дома, а познала Кольский. В самом деле, все здесь может быть: летом снег, зимой – дождь проливной. Стало быть, сапоги нужны вместо валенок. Нет. Тоже не выход. Путь долгий, поморозишь ноги. Даже в оттепель. В валенках и то через часок-другой не очень уютно ноги будут себя чувствовать. Без пробежек не обойтись. Выходит: сапоги – в запас. В общем, к концу сборов «запас» этот горбился набитым до отказа вещевым мешком, на верху которого мирно покоилась плащ-накидка.

Теперь можно и присесть.

– Знаешь, Женя, смотрю я на Василису Прекрасную и представляю себе: примчит ее Иван-царевич на Сером волке во дворец, понежится недельку-другую и – на войну. И останется она одна-одинешенька…

– Лена?

– И мне завидовали девчонки: муж симпатичный и – офицер.

– Лена?

– Что, Лена? Как родилась, с тех пор все – Лена, – грустно ответила она, вздохнула горестно и подала письмо от Оли.

– Откуда? Рейсовый только сегодня.

– Прежде еще.

Вот тебе раз! Больше недели прошло, а все молчала. Отчего?

Письмо же удивило меня еще сильней: кино, танцы, театр, пикники, теплоходы. Несколько поклонников, «не упускаю своего бабьего счастья».

– Не пойму. Навет на себя? – недоуменно спросил я. – Она же – жена. Что же стрекозой порхает?

– Живет она, Женя. Живет, как все люди.

– Постой, постой. А любовь? А семья?

– Любовь питать нужно. Ну а семья? Она не только в становищах бывает.

Еще не легче. Я-то думал, что Лена все понимает. Ни разу виду не подала, что тяготит ее жизнь на заставе. Выходит – все фальшь. Что ей скажешь? Что?

Стук в дверь. Вваливается с огромной охапкой одежды Шушунов. Больше его самого охапка. Бросил ее на пол у порога, вздохнул облегченно и спросил с удивлением: