Грот в Ущелье Женщин - [108]

Взобрался я на хребет, а Полосухин уже там. Лег и я рядом с ним, жду, что скажет. А он вправо пополз, где скала выдается немного вперед, как бы нависая над обрывом, и с которой, как я понял, он решил осмотреть весь обрывистый склон. Пополз и я за ним. И в это время еще одна красная ракета прошипела с левого берега и врезалась в террасу, которая тянулась от самой реки по склону метров пятьдесят, постепенно сходя на нет. Почти у самого конца террасы – небольшой грот, а терраса эта будто специально была создана природой, чтобы проходить по ней в грот, где можно укрыться от непогоды.

– В гроте засели! – буркнул Полосухин и зло выругался.

И было отчего. Справа, от реки, к гроту не подойти – как куропаток постреляют. Слева можно подобраться, но только ползком. Обе руки будут заняты. А стрелять как? Из грота же, когда поближе подползешь, могут вполне встретить пулями. Сверху – метра четыре. Не спрыгнешь. Да и прыгать, чтобы тебя прошили в упор пулями – какой резон? Но ругайся не ругайся, а предпринимать что-то нужно. Не мокнуть же под холодным дождем, при беснующемся ветре до бесконечности. Да и подмога на полной воде может к пловцам подойти. Тогда еще трудней придется.

Полосухин подал сигнал: «Всем оставаться на месте», – а сам поднялся и подошел к обрыву, где, немного левее грота, лежал Гранский. Склонился над обрывом и крикнул:

– Сложите оружие! Жизнь гарантируем.

Переждал немного и повторил предложение, добавив, что если они трезво оценят ситуацию, то сопротивляться не станут.

Ответа никакого. Тишина. Будто нет в гроте никого. А, может, ошибся Фирсанов? Может, и впрямь пуст грот? Я подошел к Полосухину и предложил:

– Проверить нужно бы, здесь ли они?

– Тоже думаю. Камень бросить вниз, на террасу.

– Или фуражку высунуть?

– Дело. Давай.

Я прошел к реке и спустился к началу террасы. Здесь-то и был один их пловцов. Наблюдал за рекой. Он-то и увидел наряд Фирсанова. Кинулся по террасе в грот, но поздно – Фирсанов засек его. Молодец сержант. Трудно сказать, что ждало нас на этой террасе. Миновать мы ее все равно бы не миновали.

Надев на приклад автомата фуражку и, придерживая ее рукой, чтобы не сорвал ветер, высунул ее. Грот ответил выстрелом. Эхо заметалось по Ущелью Женщин, а ветер подхватил его и рассыпал по тундре. Еще раз высунул я фуражку – вновь выстрел. На этот раз тулью прошила пуля. Здорово. Еще раз высунул, еще… Больше не стреляли. Поняли что к чему. А сдаваться не хотят. Надеются на подмогу с моря. Как утопающий за соломинку хватаются.

Подозвал я к себе солдата-строителя и, подавая ему свою фуражку с пробитой тульей, приказал:

– Дразни время от времени. Только осторожней. Сам не высовывайся ни в коем случае. Видишь, как бьют.

Завязал потуже капюшон (толку только никакого, еще холодней голове без фуражки) и вернулся к Полосухину. Стоит он рядом с Гранским и, кажется, ни ветра, ни мороси хлесткой не чувствует. Он только что переговорил с заставой и узнал, что Конохов перехватил еще одну радиограмму с просьбой о срочной помощи. Стало быть, пловцы не сдадутся, а станут ждать помощи.

– Слева попробовать? – спросил я Полосухина. – Там все же близко можно подползти.

– Я пойду, – твердо сказал Гранский и, не ожидая согласия, сбросил капюшон, чтобы не помешал, если придется стрелять, спустил подбородный ремешок фуражки и, загнав патрон в патронник, двинулся было к расщелку, который прорезал хребет и по которому можно было спуститься к террасе, но Полосухин резко крикнул:

– Стой!

Гранский повернулся в недоумении: не так, что ли, что сделал?

– Стой! – повторил властно Полосухин, достал гранату, ввинтил запал и приказал: – Оба за мной. Ноги будете держать.

Подошли к самому краю обрыва прямо над гротом. Полосухин сел, мы легли рядом, готовые навалиться на его ноги. Посидел он немного, вслушиваясь, нет ли какого-нибудь движения в гроте, потом выдернул чеку. Предупредительно щелкнул боек, и тогда только Полосухин резко рванулся и повис над обрывом почти по пояс. Если выстрелят оттуда, даже чудо не спасет капитана.

Еще секунда. Как вечность.

Граната полетела вниз…

Глава семнадцатая

Дежурный по заставе вошел в канцелярию и доложил:

– Рейсовый в салме.

– Катер готов?

– Так точно! Ефрейтор Гранский тоже собрался.

– Хорошо. Продолжайте службу.

Как все это не ко времени… Только три дня прошло, как последний мешок крупы, последний ящик патронов мы перевезли сюда, на новую заставу и устроили праздничный обед на новоселье. Получился он на славу: тыловики еще загодя прислали лицензию на лося, колхоз одарил нас целой пятеркой оленей, старшина Терюшин расщедрился из своих запасов, повара (наш, строителей и пара женщин из становища) в восторге от новой газовой плиты так расстарались, что подготовили обед не хуже ресторанного. И нам, и всем, кто пожелал из становища, так, во всяком случае, показалось.

Настроение у всех приподнятое. Как у нас, так и у поморов и поморок. Вроде бы у них новые дома. И то сказать, они же много сделали, помогая нам в строительстве. А у нас – особенное: из тесного дома перебраться, можно сказать, в хоромы. Просторно. Светло. Всему свое место. И офицерские квартиры, что надо. Уютные. Современные. Только еще не успели мы привести их в божеский вид. В первую очередь – застава. А дома гардины еще не повешаны, мебель, привезенная из отряда на новоселье, еще не вся распакована. Особенно у Полосухина. В одной комнате у него все сгружено: и все вещи, и вся мебель. В другой – кровать да тумбочка солдатская с телефоном. А одна – вовсе пустая. Собирался все заняться с квартирой, да уехал в отряд. На совещание. И только проводили его, телеграмма. Ему, Полосухину. «Встречай. Теща». А капитан вернется не раньше, как через пять-шесть дней. Что с ней, тещей его, делать? Да и в радость ли эта гостья ему, Полосухину? Сама бы Оля вернулась, дело другое. А то – теща. Зачем?