Гросс-адмирал - [176]

Совершенно естественно, что я имел много общего с Дёницем, поскольку мы с ним так долго прослужили вместе на флоте, а потом оказались вместе подсудимыми в Нюрнберге. Он много читал, сохранил отменную выправку, хотя и его здоровье изрядно пошатнулось.

Поскольку я был приговорен к пожизненному заключению, тогда как Дёниц только к десяти годам, мы, естественно, считали, что он первым выйдет на свободу. Для меня стало громадной неожиданностью, когда я был освобожден первым и должен был покинуть тюрьму, оставив в ней своего старого соратника, которому пришлось отбыть весь отмеренный ему судом срок. Но когда он был освобожден, мы возобновили наше общение.

Лишь долгое время спустя после моего освобождения я узнал, как много людей неустанно трудились все эти годы над тем, чтобы не только облегчить условия моего заключения, но и добиться моего полного освобождения. Такие люди были не только в рядах моих старых боевых друзей, но и среди известных деятелей Германии и других стран, в том числе и среди наших врагов в годы войны. Глубокое чувство благодарности охватывает меня, когда я думаю об этом, а их дружественное отношение позволяет мне забыть горечь недавнего прошлого.

Не представляя себе, что меня ждет нечто другое, кроме как окончание своего земного пути в Шпандау, я начал размышлять об уходе из жизни. Больше всего меня волновала мысль о том, что я не только не могу помогать своей семье, но само мое заключение довлеет над ними постоянным бременем. Мой сын Ганс умер в Липпштадте 17 января 1953 года в результате болезни, полученной им на военной службе. Хотя моя жена и множество других людей, занимавших высокое положение, пытались добиться для меня короткого отпуска из тюрьмы, чтобы я мог увидеться с ним перед смертью, мне даже не позволили присутствовать на его похоронах. Я даже не знал о его смерти до тех пор, пока французский капеллан не сообщил мне эту печальную весть двумя днями спустя. Даже сейчас я совершенно не могу понять, почему администрация тюрьмы – четверо полковников – сочла нужным присутствовать в тот момент, когда я получил это печальное известие.

Не обошли меня и старческие болезни, которые со временем набросились и на меня. На какое-то время я был помещен в госпиталь, и 1955 год – восьмидесятый год моей жизни – я встретил в таком плохом состоянии, что едва мог ходить, да и то лишь опираясь на две трости.

Возможно, именно состояние моего здоровья и стало причиной моего совершенно неожиданного освобождения. 26 сентября 1955 года британский доктор вывел меня из камеры под обычным предлогом того, что он хочет осмотреть меня. Но вместо медицинского кабинета он отвел меня в комнату для приема посетителей, где я нашел разложенной всю свою одежду – именно тот костюм, который я почти десять лет тому назад сменил на тюремную робу. Некоторое время спустя в комнату вошла моя жена. У тюремных ворот уже ждал закрытый автомобиль. К своему восторгу, я увидел за его рулем моего старого водителя Рудольфа Шульце, а у открытой дверцы стоял мой старый домашний слуга Адольф Пальцер. Два этих преданных друга не захотели даже слышать о том, чтобы кто-то другой, кроме них, доставил меня из тюрьмы домой. Благодаря любезности других моих друзей, занимавших те или иные посты, я в тот же день смог добраться до Липпштадта, где мы пробыли некоторое время. Господин Бункер, Начальник транспортного управления в Липпштадте, урегулировал все транспортные проблемы, а доктор Репке предоставил в мое распоряжение свой собственный автомобиль, которым управлял его сын.

Поскольку имелись сомнения в том, позволит ли мне мое здоровье выдержать такую поездку, доктор Хофман, главный врач Лютеранского госпиталя Липпштадта, приехал в Ганновер, где должен был приземлиться самолет, чтобы сопровождать меня.

Подъехав к дому, я увидел большую группу друзей и знакомых, которые уже ждали моего появления. Весь дом был украшен цветами. Мой бывший помощник, адмирал Бальцер, первым сделал шаг вперед, приветствуя меня. Эта встреча, а затем обрушившийся на меня ливень добрых пожеланий, поступивших в виде телеграмм, писем и доставленных лично посланий, совершенно ошеломили меня. Я не успевал благодарить всех тех, кто встретил меня дома и все эти долгие годы помнил обо мне.

Германия, которую я увидел в 1955 году, однако, совершенно отличалась от той страны, которую я запомнил десять лет тому назад, накануне моего заключения в Москве, Нюрнберге и Шпандау. В какой-то мере я был подготовлен к этим переменам, потому что в течение последнего года в Шпандау нам разрешали получать немецкие газеты, хотя порой, честно говоря, из них были вырезаны целые статьи. Больше всего меня поразило разделение страны на две части, постоянный приток нищих и эмигрантов, консолидация Западной Германии под твердым руководством страны, глубоко приверженной своей демократической цели, – и изменившееся отношение к нам наших бывших западных противников. То, в чем они отказали Веймарской республике в годы после Первой мировой войны, теперь щедро изливалось на новую Западную Германию – международное равноправие, как внутреннее, так и внешнее.