Гросс-адмирал - [174]

– я буду вечно признателен ему за это, – но и этот шаг не принес успеха. В следующий раз я увидел свою жену только спустя четыре года после нашего расставания в Москве, через частую металлическую решетку в тюрьме Шпандау. За несколько дней до этого она, наконец, была освобождена из советского лагеря для заключенных.

Вся ее вина состояла в том, что она была моей женой.

Мой приговор означал, что остаток своей жизни мне было суждено провести в стенах тюрьмы – предмет унижения и беспокойства моей семьи. Несмотря на советы моего адвоката, я решил просить Контрольный совет о милости – расстрелять меня. Я не желал в моем возрасте быть предметом постоянного психологического бремени для своей семьи. Но мое прошение было отклонено.

В ходе Нюрнбергского процесса многие бывшие адмиралы старого германского императорского флота, хорошо известные в Англии, направили свои петиции британскому флоту с просьбой вступиться за адмирала Дёница и меня. Многие офицеры германского военно-морского флота, находясь в плену и пребывая в британских и американских лагерях для военнопленных, также массово ходатайствовали в отношении нас. Помимо прочего, они заявляли, что считают своим долгом защитить честь своих погибших и раненых товарищей и не могут поверить, что офицеры союзнических флотов смогут согласиться с обвинением, что германский флот сражался как пиратский.

Когда в зале заседаний Нюрнбергского трибунала зачитывался приговор, при этом присутствовал адмирал лорд Эндрю Б. Каннингхем, в то время бывший первым лордом британского адмиралтейства. Несколькими днями спустя адвокат Дёница переговорил с ним по поводу петиций за помилование германских офицеров военно-морского флота. Лорд Каннингхем посоветовал ему передать эти петиции непосредственно британскому адмиралу, входившему в Контрольный совет по Германии, и проинформировал последнего, что он, лорд Каннингхем, сам посоветовал сделать это. Этот поступок невозможно расценить иначе, как поддержку лордом Каннингхемом этих петиций.

Адмирал Каннингхем побывал в Берлине в декабре 1938 года как один из британских представителей флота, уполномоченных вести переговоры с германским Верховным командованием флота по поводу изменений англогерманского морского соглашения 1935 года. Мы тогда поставили в известность британское адмиралтейство, что, в соответствии с положениями этого соглашения, мы намереваемся построить два крейсера и довести численность нашего подводного флота до 100 процентов от британского подводного флота, как это было позволено соглашением. Переговоры прошли без малейшего препятствия. После их завершения как адмирал Каннингхем, так и я выразили свои надежды, что война между нашими двумя странами никогда не случится. Я убежден, что он высказал это столь же искренне, как и я.

К сожалению, нашему взаимному желанию не суждено было сбыться. Когда, всего восемь месяцев спустя, война все-таки разразилась, адмирал Каннингхем, один из самых выдающихся британских офицеров флота, пошел сражаться за свою родину – как и я за свою.

Глава 22. Шпандау – и возвращение домой

Почти сразу же после того, как Международный военный трибунал в Нюрнберге вынес свой приговор, он был приведен в исполнение. Хотя режим содержания во время процесса был достаточно суров, теперь он стал еще более жестким. Чтобы встретиться со своим адвокатом доктором Симерсом, меня выводили в переговорную комнату прикованным наручником за правую руку к руке моего солдата-охранника. Если во время нашей встречи мне требовалось подписать какую-нибудь бумагу, то охранник должен был двигать рукой в такт со мной. Как и другие обвиняемые, приговоренные к тюремному заключению, я был острижен наголо и переодет в тюремную робу.

Мне тогда шел уже семьдесят первый год.

Затем 18 июля 1947 года вместе с моими товарищами по заключению, бароном фон Нейратом, адмиралом Дёницем, Рудольфом Гессом – бывшим заместителем Гитлера, Вальтером Функом – бывшим президентом Рейхсбанка, министром вооружений Шпеером и руководителем гитлерюгенда фон Ширахом, я был переведен в Шпандау, военную тюрьму четырех союзных держав.

Жизнь в Шпандау весьма отличалась от жизни во внешнем мире, от которой мы были теперь совершенно отрезаны. Один раз в месяц нам разрешалось написать одно короткое письмо, проходившее цензуру; мы также могли получить одно короткое письмо – и оно также проходило цензуру. Довольно часто поступающие письма вообще не передавались нам или передавались в изуродованном цензурой виде – из них были вырезаны большие куски. Письма же, написанные нами, часто передавались на почту слишком поздно для того, чтобы дать возможность нашим родным отправить ответы на них ко дню, отведенному для цензуры.

Раз в два месяца нам разрешалось иметь свидание с одним из членов наших семей, но это свидание длилось не более пятнадцати минут. Моя жена смогла увидеть меня в первый раз только 15 марта 1950 года. Как я уже упоминал, она находилась в заключении в концентрационных лагерях – сначала в Заксенхаузене, а потом в Оберурзеле – вплоть до 1 сентября 1949 года. Почему ей и моему сыну Гансу не было позволено побывать у меня в Шпандау до марта 1950 года, никто никогда не объяснил.