Гроши счастья - [42]

Анна вышла за ним, предварительно повертевшись у двери и пытаясь понять, как лучше спускаться с подножек: повернувшись к карете лицом или спиной. В конце концов, она выбрала более безопасный вариант, позволяющий держаться обеими руками за железные поручни справа и слева. Конечно, новому хозяину в голову бы не пришло дать ей руку, чтобы помочь спуститься. Да ей и в Москве-то почти никто из мужчин не придерживал открываемую дверь. Зато в метро последние годы стали иногда место уступать. Вот это Анну совсем не радовало. Подобные намеки на старость пугали ее. Например, когда коллеги подарили ей на 45-летие пароварку, она прорыдала дома полвечера: неужели они думали, что у нее уже нет зубов, чтобы пережевывать нормальную пищу?! Аня никому не говорила об этом, но подаренный агрегат она мстительно разбила молотком на несколько частей и торжественно выбросила в помойку той же ночью. К сожалению, все эти переживания по поводу подступающей старости приводили не к попыткам улучшить свою внешность с помощью новой одежды, макияжа, ведения здорового образа жизни и прочих более или менее доступных ухищрений, а к ночным всхлипываниям, переживаниям и головной боли.

Карета, очевидно нанятая на улице, уехала сразу же после того, как Анна, спустившись на землю, захлопнула за собой дверцу. Кучер, лица которого она так и не увидела, хлестнул кнутом по крупу двух понурых гнедых лошадок, которые неожиданно резво двинулись впереди и через несколько мгновений буквально растворились где-то за углом.

Анна со своим спутником осталась на узкой немощеной улице, которую занимали двух-трехэтажные деревянные покосившиеся строения с несимметрично расположенными маленькими окошками. К ближайшему из них они и направились быстрым шагом, как только ее хозяин увидел, что она спустилась по ступенькам кареты на землю.

На этой бедной улице было не так уж много людей, и, видимо, редко проезжали повозки, всадники, а тем более кареты. Какие-то босые дети, одетые в лохмотья, копошились на обочине дороги. “Уж не еду ли они там ищут?” - подумала Анна. Ее господину, с его красивой внешностью, изысканной одеждой и манерами богача нечего было делать в таком уголке города. У Анны закрутились в голове новые мысли о том, что же ее ждет.

Они вошли в дом, по узкой расшатанной деревянной лестнице поднялись на второй этаж и пошли по длинному плохо освещенному коридору, с правой стороны которого располагались многочисленные двери. Многие из них были распахнуты настежь или приоткрыты и Анна, забыв про всё, на несколько мгновений замирала, схватывая картинку чужой, незнакомой ей жизни.

В первой из комнат, куда она заглянула, почти всё свободное пространство занимала кровать. Не то, чтобы она была такой уж большой, скорее комнатушка была крошечной. На кровати, покрытой серым бельем, лежал обросший седой клочковатой бородой стонущий старик. На коленях у его ложа стояла молодая девушка и натирала торчавшую из-под разодранной накидки волосатую ногу старика какой-то мазью. Только тут Аня заметила, что лечит девушка вовсе не ногу старика, а хвост. Толстый, покрытый редкими волосами, суживающийся к концу хвост! Она в испуге отшатнулась от двери. Оба персонажа этой молчаливой сцены на мгновение взглянули на мелькнувшую в дверном проеме Анну без всякого интереса, и девушка продолжила своё занятие.

У следующей двери Анна простояла, кажется, с минуту. Это была кухня. Просторное квадратное помещение заполнял пар, идущий от нескольких больших плит, на которых стояли кастрюльки и кастрюлищи разных размеров. Над плитами были развешаны веревки, на которых сушилось белье. На кухне находились две женщины, которые составляли резкий контраст друг с другом: одна была низенькой, худой, как будто высохшей, другая, наоборот, высокой, полной, с копной растрепанных волос на голове.

- Если ты не уберешь носочки своего му-у-ужа от моего супа, то я над твоей кастрюлей свои сандали сохнуть повешу, поняла?! - наступала толстая тетка. - Стирать не умеете, выжимать тем более, так и развешиваете по кухне, всё капает. У меня потом суп всякой дрянью пахнет! Скоро вылавливать буду ваши носки из своих кастрюлек! - она указала жестом на огромных размеров бак, стоящий на одной из плит, прямо над которым, действительно, висели длинные и узкие черные носки. Анне было видно, как срывающиеся с них капли без следа поглощаются кипящим в кастрюле варевом.

- Да, да!.. - тонким голосом попискивала худая старушонка во время обвинительной речи, юлой крутясь на месте от нетерпеливого желания высказаться самой. - Да, мой-то муж настоящий, законный, не то, что у некоторых. Нашла мужика на улице. Не работает, дома торчит целыми днями, а она его кормит, супы свои варит, котлеты крутит. Наедятся оба как свиньи на помойке и сидят глазами хлопают. Посмотри на себя-то! Меньше жрать надо! Тебе и стирать-то скоро нечего будет, ни в какую одежду не влезешь!.. Ой!

Едва дослушав это парадоксальное заявление, толстая схватила со стола скалку и бросилась за своей собеседницей. Той удавалось ловко огибать плиты, а женщина со скалкой, обладая куда меньшей маневренностью, натыкалась на все встречавшиеся по пути крупные предметы. Пара табуреток с громким стуком упала на пол. Наконец преследовательница вернулась к прежней своей дислокации, отшвырнула от себя скалку и остановилась, тяжело опершись обеими руками на края своего стола. Потом она плюхнулась на стул, вытерла огромной рукой вспотевший лоб и села, глядя перед собой и стараясь отдышаться.