Громовой гул. Поиски богов - [2]

 Обратимся к великой русской литературе, в лучших созданиях которой «кавказская» тема возникла и развилась одновременно, параллельно с ходом бесконечной, занявшей ряд десятилетий Кавказской войны. И прежде всего припомним некоторые стихи, невольно оказавшиеся увертюрой трагических событий. Вот принадлежащее перу Василия Жуковского живописное, хотя, естественно, извлеченное из прочитанных географических сочинений, изображение знакомого понаслышке Кавказа и его народов:

 ...Ты зрел, как Терек в быстром беге

 Меж виноградников шумел,

 Где часто, притаясь на бреге,

 Чеченец иль черкес сидел,

 Под буркой, с гибельным арканом;

 И вдалеке перед тобой,

 Одеты голубым туманом,

 Гора вздымалась над горой,

 И в сонме их гигант седой,

 Как туча, Эльборус двуглавый.

 Ужасною и величавой

 Там всё блистает красотой:

 Утесов мшистые громады,

 Бегущи с ревом водопады

 Во мрак пучин с гранитных скал;

 Леса, которых сна от века

 Ни стук секир, ни человека

 Веселый глас не возмущал,

 В которых сумрачные сени

 Еще луч дневный не проник,

 Где изредка одни елени,

 Орла послышав грозный крик,

 Теснясь в толпу, шумят ветвями,

 И козы легкими ногами

 Перебегают по скалам.

 Там всё является очам

 Великолепие творенья!

 Но там — среди уединенья

 Долин, таящихся в горах, —

 Гнездятся и балкар, и бах,

 И абазех, и камуцинец,

 И карбулак, и Абазинец,

 И чечереец, и шапсук;

 Пищаль, кольчуга, сабля, лук

 И конь — соратник быстроногий —

 Их и сокровища и боги;

 Как серны, скачут по горам,

 Бросают смерть из за утеса;

 Или по топким берегам,

 В траве высокой, в чаще леса

 Рассыпавшись, добычи ждут.

 Скалы свободы их приют...

 Мы замечаем, что выдающийся наш поэт просто любуется нравами вольнолюбивых горцев, их жизнью, протекающей среди смертоносных опасностей и на фоне чарующих природных красот — между тем незримая Смерть уже склонилась над этим прекрасным пейзажем и простерла руку... Перечисляются (в тогдашней транскрипции) подлинные наименования ряда племен Северного Кавказа, не только адыгских. Но вот что для нас существенно: некоторые из этих племенных обозначений сохранились лишь в исторической памяти, сами народы давно исчезли. И весьма вскоре после сочинения этих и восхищенных и романтическо элегических, но еще несколько отстраненных стихов. Конечно, свидетельствующих о знакомстве не только с записками путешественников, но и с романами Шатобриана и Фенимора Купера (жизнь и судьба северокавказских горцев могли дать возвышенному писателю романтику превосходный материал, и родственный, и аналогичный тому, который был найден у североамериканских индейцев). 

Гениальный ученик Жуковского, дважды побывавший на Кавказе и оба раза оказывавшийся поблизости от театра военных действий, стал уже почти очевидцем творящегося. В пору вдохновенного «Кавказского пленника» Александр Пушкин был еще очень молод, писал с юношеским восторгом упоения и — как то при огромном и непрестанно созревающем своем уме даже невдумчиво. Но иные восторженные строки невольно превращались в ужасный обвинительный акт:

 ...И воспою тот славный час,

 Когда, почуя бой кровавый,

 На негодующий Кавказ

 Подъялся наш орел двуглавый;

 Когда на Тереке седом

 Впервые грянул битвы гром

 И грохот русских барабанов,

 И в сече, с дерзостным челом,

 Явился пылкий Цицианов;

 Тебя я воспою, герой,

 О Котляревский, бич Кавказа!

 Куда б ни мчался ты грозой —

 Твой ход, как черная зараза,

 Губил, ничтожил племена...

 Но еще страшней свидетельства Михаила Лермонтова, который был не только прямым очевидцем, но, увы, и участником карательных акций. Но если б лично не участвовал, не был бы так смертоносно точен, искренен и правдив... По существу, кавказские дела, для кого то героические, а в общем, весьма неприглядные и непохвальные, — непрерывная, сквозная тема лермонтовского гениального творчества. Тема изгнания, насильственного выдворения горцев, сожжения аулов возникает и в самых ранних поэмах: 

Стада теснились и шумели,

 Арбы тяжелые скрыпели,

 Трепеща, жены близ мужей

 Держали плачущих детей,

 Отцы их, бурками одеты,

 Садились молча на коней

 И заряжали пистолеты,

 И на костре высоком жгли,

 Что взять с собою не могли!

 («Измаил бей»)

Поручик Лермонтов, немыслимо храбрый на диво самым опытным бойцам, доблестный на поле боя, ничуть не очарован нравами тех свирепых войск, в которых несет службу. Говоря о буднях обитателей аула Джемат, вопрошает: «Не ждут ли русского отряда, /До крови лакомыхгостей?» («Хаджи Абрек»). И какое описание Кавказской войне безотрадней и правдивей лермонтовского, созданного на все времена!

Верхом помчался на завалы

 Кто не успел спрыгнуть с коня...

 «Ура!» — и смолкло. «Вон кинжалы,

 В приклады!» — и пошла резня.

 И два часа в струях потока

 Бой длился. Резались жестоко,

 Как звери, молча, с грудью грудь,

 Ручей телами запрудили.

 Хотел воды я зачерпнуть...

 (И зной и битва утомили 

 Меня), но мутная волна

 Была тепла, была красна.

 («Валерик»)

 В написанных по волшебному наитию самых трагических и возвышенных стихах Лермонтова возникают и нежелание понимать творящееся и горькое осуждение не только родного батальона, но и всего человечества:

 Тянулись горы — и Казбек