Громила - [19]

— Да, спасибо, — ответила я.

Она забрала тарелку и выбросила весь мой обед в мусорное ведро. Наверно, если бы я не была так зациклена на Брю, то поняла бы, насколько плохи дела в нашей семье, как быстро она соскальзывает в пропасть. Но в тот момент я словно ослепла и оглохла.

Зато Теннисон всё видел и всё подмечал. Именно он первым обратил внимание на то, что мама с папой за весь вечер не обменялись ни единым словом. Папа молча поглощал еду. Теннисон заметил и полное отсутствие аппетита у меня.

— Села на голодную диету? — спросил он.

— Может, я просто не хочу есть. Такое тебе в голову не приходило?

— Кажется, это заразно, — произнёс он.

Только тогда я обнаружила, что он тоже почти ничего не съел. Фактически, с его тарелки исчезли только овощи.

— С каких это пор ты заделался вегетарианцем? — спросила я.

Он бросил на меня оскорблённый взгляд.

— Если мне в последнее время не хочется мяса, это ещё не значит, что я заделался вегетарианцем! Никакой я не вегетарианец, понятно? — И вылетел из-за стола.

* * *

После обеда я засела за уроки, но сосредоточиться не удавалось. Понятно, почему. Всё это время я избегала разговоров с Теннисоном о Брюстере, но больше откладывать не было возможности. К сожалению, брат был единственным человеком, с кем я могла поговорить о том, что меня волновало.

Я нашла его в гостиной, он смотрел по телеку баскетбол, погрузившись в «людоеда» — такое прозвище мы дали нашему дивану. Он был такой необъятный и мягкий, что когда мы были мелкотнёй, то запросто тонули в нём, практически исчезая среди подушек. В этот вечер, похоже, Теннисону хотелось повторить этот трюк, но чем старше мы становились, тем труднее было растворяться в диване.

— Извини, пожалуйста, — сказала я. — Мне не следовало называть тебя вегетарианцем.

— Извинение принято, — буркнул он, не глядя на меня. А когда я не ушла, он спросил: — Будешь смотреть игру?

Я уселась рядом и погрязла в диване. Несколько минут мы смотрели телевизор, и наконец я сказала:

— Я видела.

Он обернулся ко мне и без особого интереса спросил:

— Видела что?

— Его спину. Он снял футболку, и я увидела его спину. И это не только на спине. У него это по всему телу.

Теннисон выпростался из «людоеда», дотянулся до пульта и выключил телевизор. Теперь всё его внимание принадлежало мне. Было приятно сознавать, что наш разговор представлялся ему более важным, чем баскетбольный матч.

— И как — есть какие-нибудь соображения? — спросил он. — Ты считаешь, это его дядя?

Ну, если на то пошло, я была в этом уверена, хотя Брю и клялся, что это не так.

— Не знаю, — ответила я. — Он такой загадочный — прямо сфинкс какой-то. Головоломка. Никак не пойму, что он собой представляет.

Чем бы ни был Брю, одна половинка моего сознания малодушно твердила: держись подальше от этой загадки, не то вовек не разгребёшь. Не залезай на тонкую веточку, если не уверена, что она выдержит твой вес.

Но другая половина, сильная и смелая, хотела знать всё о Брюстере Ролинсе, хотела стать частью его жизни, его истории, какой бы тяжёлой эта история не была.

Теннисон открыл рот, но я помешала ему:

— Знаю, знаю, что ты хочешь сказать: «А что я говорил!», а потом посмотришь на меня с этакой высокомерной ухмылочкой. Она у тебя появляется всегда, когда ты случайно оказываешься прав.

Но тут Теннисон сотворил кое-что такое, что ему удаётся крайне редко — он меня удивил.

— Нет, — сказал он. — Я считаю, тебе надо продолжать встречаться с ним.

Я попыталась разглядеть выражение его лица, но с выключенным телевизором, в погружённой в полумрак комнате это было трудновато сделать.

— Это у тебя шутки такие? — поинтересовалась я. — Потому что, знаешь ли, не смешно.

— Нет, — ответил брат. — Никаких шуток. Если он тебе небезразличен, ты должна продолжать видеться с ним. Он же тебе небезразличен?

Я ответила не сразу. Должна признать, поначалу вся затея была просто «Проектом Брюстер», но Брю быстро стал чем-то бóльшим. Проблема не в том, что он мне небезразличен; проблема в том, насколько. Слава богу, Теннисон спросил не об этом, не то мне пришлось бы задавать этот вопрос себе самой, а ответ был очевиден: Брю нравился мне настолько, что это становилось просто небезопасным.

— Да, — ответила я. — Он мне небезразличен.

Теннисон кивнул и без капли осуждения сказал:

— Хорошо. Потому что ты ему наверняка очень нужна. И, я думаю, тебе он тоже будет нужен.

Я не совсем поняла, что он хотел сказать этой последней фразой — всё пыталась уложить в сознании тот факт, что мой брат одобряет наши с Брю отношения.

— Я думала, ты его ненавидишь?..

— Ненавидел, — признал Теннисон, — но для ненависти нужна веская причина, а я что-то ни одной не нахожу.

Это вовсе не тот Теннисон, которого я знала всю жизнь. Потрясающе, какие сюрпризы иногда преподносят нам люди. Вот так думаешь, что знаешь собственного брата как облупленного, а он вдруг…

— Так вы что, друзья теперь?

— Э… ну, этого я не стал бы утверждать…

Теннисон поднял руку и сжал её в кулак. Я решила, что он таким образом хочет подчеркнуть свои слова, но нет — он просто принялся пристально рассматривать костяшки своих пальцев. По-моему, чересчур пристально.