Гром - [149]

— О, боже мой! Что за человек! И когда только ты перестанешь измываться надо мной?

— Да разве я измываюсь, — спокойно проговорил Аюур. — Я просто говорю правду. Вспомни, какая ты возвращалась после этих «божественных праздников». Вот я и говорю: разрушивший храм достоин большего уважения, чем не видевший его вовсе. — Сынок! — обратился Аюур к Донрову. — Налей-ка матери чая.

— А зимой этот цветок можно найти? — спросил Донров, чтобы немного успокоить мать. — Как он выглядит?

— Я и сама толком не знаю, сынок. Слышала только, что возле него никогда не бывает снега. Он, словно лампада, его растапливает. И еще слышала, что семена у него крупные.

— Отец! Я сегодня же отправлюсь на поиски этого цветка, — решительно заявил Донров.

— В такую пургу? Сиди лучше дома, не то превратишься в сосульку, — буркнул Аюур.

— Был человек, который отыскал бы этот цветок для меня, но нет его, к несчастью, в живых… — вздохнула Дуламхорло.

— Кто он? — спросил сын.

— Кто как не Жаворонок, — ничуть не смущаясь, ответила Дуламхорло. — Вот это был настоящий мужчина — сильный, удачливый.

— Отец! А что, ничего не слышно о Жаворонке? — спросил Донров. — Значит, и вправду его нет в живых?

— Сколько раз надо тебе повторять, — закричал Аюур вне себя от ярости, — что даже наша земля, как ни тверда она, не может носить такого преступника. Мало того что он свою грязную руку в господскую казну запустил, так еще и оклеветал самого святейшего богдо-гэгэна! Вот какого негодяя выбрала твоя мать себе в спасители!

В этот холодный весенний день Дашдамба с женой сидели у очага и тоже вели разговор. Вдруг до них донеслись голоса Лхамы и Донрова. Тогда старуха Ханда сказала:

— Вот что, отец, пора нашей бедной дочери вернуться в родительский дом.

— Да ты что говоришь, мать? — возмутился Дашдамба.

— Знаю, что говорю, — стояла на своем жена. — Неужели Лхама должна ухаживать за свекровью до смерти? Надо же ей и о себе подумать. Как посмотрю на нее, сердце кровью обливается.

— Бросить старуху на произвол судьбы? — Дашдамба от волнения стал теребить усы. — Да как после этого людям в глаза глядеть?

— Значит, так она и должна всю свою молодость провести с этой старухой в убогой хибаре?

— Уймись, Ханда, — пытался урезонить жену Дашдамба. — Ведь нет у нас с тобой права возвращать дочку домой.

— Как это нет! — возмутилась старуха. — Дочь она нам или собака безродная?!

— Прошу тебя, Ханда, не кричи так громко, — взмолился Дашдамба. — Не дай бог, услышит дочь. Говоря по правде, не верю я, что наш зять вор. Да и мало кто верит. Не такой Батбаяр человек, чтобы обокрасть своего господина.

— А если он жив, его не казнили и не сожрали собаки, тогда он, как Гэсэр, начисто забыл, что у него есть мать, жена, дом, — не унималась старуха.

— Так-то оно так, — произнес Дашдамба. — Но если даже Батбаяра и казнили, это дело рук Аюура. Наверняка этот тыквоголовый сам обокрал хана, а вину свалил на беднягу Батбаяра. И с легкой руки все того же Аюура этот богдо-могдо головой нашего Батбаяра откупился от злых духов[81]. А может, Аюур просто нанял убийцу да и отправил на тот свет ни в чем не повинного человека. Ведь Батбаяр знал про делишки Аюура, про то, как он таскал господское добро, вот и мешал казначею. Содном говорил, что наш зять ни за что не пошел бы на воровство.

— Ничего путного от тебя не услышишь, — наседала на мужа Ханда. — Да ты посмотри: Донров сызмальства бегает за Лхамой. Вот и сегодня предлагал ей жить с ним. Чем они не пара? Разве дочь виновата, что у тебя все не как у людей. Почтенную семью зовешь не иначе как волчьим логовом. А за что?

— Ханда! — строго произнес Дашдамба. — Дети выросли, теперь мы им не указ, пусть поступают, как знают. Об одном я мечтаю: отделиться от наших ненасытных хозяев. Десять лет ты пристаешь ко мне с этим Донровом. Забыла, как этот недоносок поступил со своей первой женой? Опозорил девушку, а через три месяца после свадьбы выгнал из дому. И такого человека ты прочишь в мужья дочери?! Помяни мое слово, добро, добытое нечестным путем, не идет на пользу. Когда-нибудь оно станет им поперек горла. Я не желаю им зла, но они за свое поплатятся, их настигнет суровая кара.

— Любит Донров нашу девочку, вот и не смог ужиться с другой, — пробормотала Ханда.

Братья и сестры Лхамы подросли и теперь уже могли пасти хозяйское стадо. Поэтому Лхама иногда оставалась дома передохнуть. И однажды, когда они со свекровью сидели у очага, Лхама, подбрасывая хворост в огонь, сказала.

— Мама, еще одна перекочевка, и нам нечем будет покрыть остов юрты — войлок совсем изорвался.

— Что же делать, дитя мое, — ответила старуха. — Вот дождемся весенних песчаных бурь, и если начнется падеж скота, сдерем шкуры с павших животных и подлатаем как-нибудь нашу юрту.

— Вам это не под силу, — возразила невестка. — Продадим лучше Дуламхорло мое жемчужное украшение. Она давно хочет его заполучить, и даст нам пять кусков войлока.

— А что скажет Батбаяр, когда узнает, что ты продала его подарок? — спросила Гэрэл и ласково добавила: Ничего, как-нибудь выкрутимся, дочка.

Слова старухи болью отозвались в сердце Лхамы; вмиг затуманились ее живые глаза, по щекам побежали слезы.