Гром - [10]

ГЛАВА ВТОРАЯ ГОСТИ ПРИЕХАЛИ

Широко раскинулась долина Зун Богд ар. По берегам небольших мелких озер разгуливают, надменно неся свои тугие горбы, крупные рыжие верблюды. В долине множество саксауловых рощиц. Корявые стволы растений причудливо изогнуты. Смотришь сквозь них — и вдруг начинает казаться, будто навстречу мчится стайка голеньких малышей, разметав по ветру длинные волосы.

Издалека слышится ржание, из распадка вылетает, мелькая налитыми, лоснящимися крупами, табун лошадей. Далеко по округе разносится песня табунщиков:

Тень горы Хурэн

Залила всю долину,

Где же теперь твои насмешки надо мной,

Маленький осленок?

Слушая песню, о чем-то задумалась девушка, собирающая аргал. Кони, спасаясь от слепней, заходят в воду и замирают.

И верблюды и кони принадлежат гуну Ринчинсашу.

С любого конца долины виден его хотон на берегу прозрачно-голубого озера, которое облюбовали стаи турпанов и диких гусей. Кони, стоящие в воде, обилие новорожденных жеребят — прекрасная, ласкающая взор степняка картина.

На запад и юг от белоснежного, с красным хольтроком, орго стоят еще четыре юрты: материнская, трапезная, молельная и гостевая. Неподалеку — коновязь. Вот уже который день заметно здесь скопление верховых лошадей; между юртами мечутся слуги.

Гун недавно женился. На церемонию пожаловали Цэмбэлдаш бэйлэ, Гомбо бэйсэ, высшие ламы. Вслед за ними — засвидетельствовать свое почтение, пожелать новой семье благополучия и поднести дары — вереницей потянулись все прочие хошунные тайджи, чиновники, ламы помельче. Так что свадебные торжества затянулись на полмесяца.

После ночного ливня день выдался особенно жаркий. Тавнан[7] Балбар, расположившись в холодке, обозревал в бинокль окрестности. Заметив в дальнем конце долины коляску в сопровождении всадников, насторожился. Разглядел как следует едущих и со всех ног бросился в орго.

— Сын мой, ваш старший брат, хан подъезжает, — доложил он гуну.

Ринчинсаш — высокий, худощавый юнец, которому едва минуло двадцать лет, — тут же вскочил. Поспешно облачаясь в нарядные одежды, бросил служанке:

— Мать предупреди!

Молодой княгине Нинсэндэн всего восемнадцать. Она всплеснула руками, вскочила вслед за мужем, но, не зная за что хвататься, заметалась, растерялась вконец и застыла, беспомощно озираясь по сторонам.

— Ну-у, ну-у, забегали, засуетились. В ножки ему еще упадите, — входя в юрту, презрительно скривила губы княгиня Цогтдарь.

На вид матери Ринчинсаша было лет пятьдесят. Могучие ее телеса еле вмещались в светло-коричневый шелковый дэл, лоснящийся от грязи; на пухлых белых руках поблескивали массивные золотые кольца. Она повернулась к сыну:

— Только вспомню, как он присвоил жинс и хурэмт[8] твоего отца, как «гуна» тебе «пожаловал», так вот сердце и горит.

Услыхав эти речи, стоявший за порогом Балбар поморщился, кашлянул, привлекая внимание Цогтдарь, и мигнул в сторону Нинсэндэн: «При ней, мол, об этом не стоит!»

Слова свекрови и в самом деле ошеломили молодую княгиню.

«К чему бы маме говорить такое?» — задумалась Нинсэндэн и почувствовала, как по спине пополз противный холодок. Она содрогнулась всем телом, вскинула на Цогтдарь испуганные глаза, но находившимся в юрте было не до нее, женщина постепенно успокоилась.

Отовсюду высыпала детвора, стало шумно. Сайн-нойон-хана[9] Намнансурэна вышли встречать названая мать Цогтдарь по прозвищу Мудрейшая, единокровный брат — гун Ринчинсаш, тавнан Балбар, молодая княгиня Нинсэндэн. Встав рядком, родственники согнулись в церемонном поклоне. Намнансурэн вышел из коляски. Был он в парадном хурэмте, но в простом шелковом торцоке вместо торжественного головного убора с жинсом, словно хотел показать, что прибыл сюда только как родственник. Подойдя к Цогтдарь, склонился в приветствии, и та с чувством облобызала гостя в обе щеки. Братья кланялись друг другу истово. Со стороны посмотреть — вот-вот стукнутся лбами. Нинсэндэн, расстилая по земле длинный подол парчовой накидки, опустилась на колени. Намнансурэн взял невестку за руки, поднял и залюбовался ее тонким, большеглазым лицом.

— У добродетельных родителей выросла прелестная дочь! — с теплотой сказал он.

Свита хана тем временем раскланялась с семейством гуна Ринчинсаша. Тавнан Балбар, распахнув дверь орго и простерев руки в сторону покрытого белой кошмой порога, провозгласил:

— Милости просим!

В орго гостей ждали накрытые столы, и вскоре зашумело, закипело веселое застолье. Намнансурэн выразил сожаление, что опоздал к брату на свадьбу:

— Задержали дела в Да хурээ[10]. По дороге всего на несколько часов заехал домой и сразу же сюда.

— Я слышал, богдо-гэгэну[11] нездоровилось? Как он сейчас? Все ли спокойно и благополучно в тех местах, где вы проезжали? — умиротворенно улыбаясь, расспрашивал Ринчинсаш.

— С глазами у богдо не все ладно было. Но сейчас великий наш бурхан ниспослал облегчение его страданиям. Что же до тех мест, где я проехал… Служба у амбаня и уртонная повинность по-прежнему тяжела, а так вроде бы ничего особенного, — ответил Намнансурэн, понизив голос, доверительно обратился к Нинсэндэн: — Магсар не приехала, потому что беременна. Но вы же скоро будете у нас, там и познакомитесь.