Гром небесный - [11]

И поэтому я оставляла всё, как есть. И с каждым днём понимала, вернуться мне уже нельзя.

Позавчера Брассак разбудил меня очень рано, и мы пошли в другую часть долины собирать каштаны. Небо было хмурым, и к 11 часам пошёл мелкий зябкий дождик. Мы вернулись очень быстро. Лес пах ещё крепче, чем обычно, и пейзаж под дождём совсем не казался мне печальным. Мокрые деревья блестели. Ветки сливались с небом. Склизкая грязь склеила опавшие листья, пару раз я чуть не упала, а потому смеялась, не переставая. Брассак бросил свою тачку и перекинул через плечо полупустой мешок с каштанами. Он запыхался, но, глядя на мои прилипшие к лицу волосы, смеялся вместе со мной. Собаки вереницей бежали перед нами с забрызганными грязью лапами и брюхом.

Когда мы вернулись, Мари засуетилась вокруг меня, повторяя, что я могу простудиться, и мне надо переодеться. Она обернула махровое полотенце вокруг чайника, чтобы согреть его, и протянула мне. Но мы шли так быстро, что я больше вспотела, чем промокла от дождя. Я поднялась наверх переодеться и спустилась уже в платье Марии, которое было в два раза больше меня.

Меня это очень смешило, и я едва не хохотала, но, войдя на кухню, я увидела, что Брассак смотрит на меня с беспокойством. Мария упрекала его за то, что он взял меня с собой, зная, что может пойти дождь, и я подумала, что он боится, как бы я не простудилась. Мне хотелось его успокоить.

— Не смотрите на меня так. Не такая уж я и неженка!

Он попытался улыбнуться, но я видела, что он делает это через силу. Он показал рукой в сторону стола. Он проделал это так медленно, словно хотел поднять тяжёлую ношу.

Я посмотрела на стол — там лежал конверт. Я удивилась, как это я его сразу не заметила, потому что он, как белое пятно, тут же бросался в глаза. Не знаю, поняла ли я тогда, что это письмо не предвещает мне ничего хорошего, но на мгновение мне показалось, будто его вовсе нет и не должно быть здесь, в этой комнате. Он был таким белым, что деревянный стол казался почти чёрным, углы комнаты — затемнёнными, и даже занавески на окнах выглядели серыми, почти такими же серыми, как небо.

Я подошла к столу и, не касаясь конверта, прочитала: «Мадемуазель Симоне Гариль, у месье Брассака, Луара (Рона[10]).»

Я тут же узнала почерк Марселя. Больше ничего определённого мне в голову прийти не могло.

Я взглянула на Брассака, потом на Марию. Стоя рядышком, они смотрели на меня вдвоём, не делая никаких жестов.

Я почувствовала, как во мне будто схлестнулись две реки. Стук в висках и шум дождя за окном становились всё громче.

— Вы не прочтёте?… — спросил Брассак. — Может быть, это важно.

Его голос доносился будто издали. Словно между нами был стремительный поток, и он говорил со мной с другого берега.

«Важно… важно… важно…» — повторяло эхо.

Я совсем не помню, что со мной тогда происходило. Но вдруг я увидела, как моя рука очень медленно тянется к столу. Я смотрела на неё так, будто она чужая. Мои пальцы опустились на конверт, не ощущая бумаги. Я пододвинула его к краю стола, а потом крепко схватила двумя руками.

Недолго колебавшись, я порвала конверт и быстро прочитала письмо. Оно было очень коротким: Марсель писал, что я нужна ему, и он приедет за мной завтра.

Я огляделась вокруг. Туман в глазах ещё не рассеялся. А потом его вдруг разорвал внезапный шум, от которого мне стало плохо. Мне действительно было плохо. Я чувствовала, что вот-вот заплачу. Тогда я упала на стул, облокотилась на стол и спрятала лицо в ладонях.

Вот уже много лет, как я не плакала. Но это было так естественно прятать лицо, когда хочется плакать. Но не для того, чтобы спрятаться. Я не стыдилась своих слёз. Я просто не могла их стыдиться, потому что даже не знала, отчего я плачу. Должно быть, я проплакала так довольно долго, но, когда я подняла голову, Мария и Леандр по-прежнему стояли на том же месте. Мария перебирала пальцами. Леандр ещё больше сгорбился, как будто под тяжестью своих больших рук, безжизненно свисавших вдоль тела.

Не знаю, зачем, но я долгое время смотрела на эти руки — никогда они не казались мне такими большими.

Затем всё как будто прояснилось. Я не могла сдержаться и бросилась к Леандру. Я цеплялась за него, умоляла не бросать меня. Не помню, ни чего я просила, ни чего ожидала от него. Но он был таким сильным. Я видела его силу, и этого мне было достаточно.

Я не обращала внимания на то, что они оба говорили мне, но голоса их были очень мягкими. Они не давили на меня, а о большем я и не просила.

Леандр тоже прочитал письмо Марселя. Когда он закончил, я видела, как сжались в кулаки его большие ручищи, и именно это меня окончательно ободрило.

Потом Леандр тихо заговорил со мной. Я чувствовала, что он говорит со мной, как с ребёнком, но не сопротивлялась. Как будто только так он и мог говорить со мной сейчас. Он объяснял мне, что я должна встретиться с Марселем. Я боялась. Наверное, он почувствовал это, и потому добавил:

— Вы ничем не рискуете, я буду рядом.

Сказав это, он ещё крепче сжал свои огромные кулаки и добавил:

— Поймите, вы должны сказать ему, что не хотите к нему возвращаться. Вы должны сказать ему это сами. Тогда он оставит вас в покое. У него нет никаких прав на вас, и я ему это напомню. Хоть он и сам это знает.