Гробница Анубиса - [12]

2

Этти сообщил, что Навабраи предпочел взять такси, чтобы меня не будить, а я, пользуясь тем, что мы остались один на один, рассказал ему о звонке Гелиоса. Новость поразила его в самое сердце.

Сообразив, что час поздний, я перескочил через завтрак и сразу набросился на обед, второпях заглотав его в библиотеке между двумя телефонными звонками. Оба раза я звонил Амине. Но она подсоединила свой сотовый к компьютеру вместо модема, так что дозвониться не удавалось.

— Ну? — спросил Этти, ставя чашку кофе на край моего письменного стола.

— Бесполезно. Она, похоже, отключила телефон. А наш адвокат?

— Пока никаких вестей. Боюсь, его переговоры затягиваются.

С чашкой в руках я пошел на балкон библиотеки, чтобы выкурить там сигарету, к величайшему неудовольствию брата, — он не изменял себе всю жизнь, оставаясь суеверным, а ведь балкон был тот самый, откуда выпал Бертран Лешоссер.

Насладившись последней затяжкой, я поднял глаза к полуденному небу. Солнце припекало, и Барбизон, казалось, задремал, устроив себе сиесту. Ни малейшего шевеления ни на узких улочках, ни за окнами домов. Все неподвижно, если не считать шикарного черного автомобиля с тонированными стеклами, который, впрочем, тоже остановился — прямо перед нашей калиткой.

— Однако Навабраи разъезжает с большой помпой, — заметил я, указывая на «БМВ».

Этти подошел поближе, стараясь выглянуть наружу, но так, чтобы не ступить на «проклятый» балкон, даже пальцем ноги его не коснуться.

— Но он меня уверял, что позвонит, как только беседа закончится.

— Вероятно, он не…

Дверца «БМВ» открылась, и я осекся на полуслове, узнав того, кто вышел из машины. Человек среднего роста в элегантном, светлом, безупречно скроенном шерстяном костюме, с умеренно длинными волосами, подхваченными на затылке скромной ленточкой, снял солнечные очки и, просияв улыбкой, достойной манекена, помахал мне рукой.

— Вuon giorno[1], доктор Лафет! — игриво приветствовал он меня, но тотчас перешел на французский: — Рад видеть вас снова.

— Только его не хватало, — вздохнул Этти.

— Вот уж не думал, что он здесь так быстро нарисуется, — подхватил я, раздраженный внезапной скоропалительностью этого визита.

— Морган, — шепнул брат, — подожди, не принимай никаких решений, пока не вернется Навабраи. Кто знает, вдруг что и выйдет из его переговоров?

— Заставить Гиацинта потерпеть? Ну, такое легче сказать, чем сделать.

Этти с таким усилием проглотил рвавшееся с языка ругательство, что аж шейные позвонки хрустнули.

— Хотя… — пробормотал я, лукаво подмигивая насупившемуся брату, — постой-ка… В последний раз он тебя видел сразу после твоего выхода из больницы, ведь так?

Продолжая говорить, мы спустились вниз, чтобы встретить гостя. Мне одновременно и не терпелось, и страшно было услышать то, что скажет правая рука Гелиоса относительно следствия по делу моего отца. Ведь его гуру вчера обещал навести справки…

Между тем в салоне бойкий римлянин уже успел очаровать Мадлен. Старательно поправляя прическу, как бывает всякий раз, стоит ей чуть-чуть перевозбудиться, она смеется, краснеет от застенчивости, вероятно, под воздействием комплиментов, которые Гиацинт отпускает с виртуозной ловкостью опытного повесы.

Заметив меня, он тотчас бросает мне навстречу обольстительный взор, но при виде моего спутника физиономия у него застывает.

— Да вы блистательно выглядите, Этти! — восклицает он, обмениваясь с нами церемонным рукопожатием. — Несколько месяцев отдыха, несомненно, пошли вам на пользу!

Как бы ни старался это скрыть, он весьма неприятно поражен статью и энергией Этти, как небо от земли, далекого от того измученного, апатичного задохлика, которого он наверняка помнит. Подобной метаморфозы он не предвидел, а Гиацинт на дух не выносит ничего непредвиденного… Тем паче если оно способно сыграть против него. Если он надеялся, что болезнь моего брата, его незащищенность станут вескими дополнительными доводами, которые можно бросить на ту же чашу весов, где и все прочее, чем он будет меня давить и запугивать, тут он останется при своих.

— Каким злым ветром вас сюда занесло, Гиацинт? — шутливо вопрошаю я.

Мадлен морщится, дивясь моей неучтивости, но человек с бантиком на затылке покатывается со смеху, он-то разом уловил намек на своего античного тезку, любимцу Аполлона, ведь тот прекрасный эфеб погиб по вине Зефира, завистливого бога ветра.

— Все такой же культурный, все такой же насмешник и… все так же красив, — констатирует он, обозрев меня с макушки до пят. — Счастлив обрести вас вновь таким, как вы есть, Морган!

На лице Этти мелькает гримаса — он и позабавлен, и оскорблен той напрочь лишенной стыдливости манерой, с какой гость демонстрирует свои интимнейшие предпочтения.

— Мадлен, вы не могли бы принести в библиотеку чашечку кофе для нашего друга? — спрашивает он, а когда Мадлен, кивнув, исчезает, обращается к Гиацинту: — Итак, я полагаю, коль скоро вы соблаговолили приехать лично, у вас имеется какое-то важное сообщение?

Гость молчаливым кивком подтвердил: так, мол, и есть.

— Готов следовать за вами, — обронил он.

На лице брата проступила ироническая усмешка, и он, сопровождая слова приглашающим жестом, промурлыкал: