— Ви работайте? — подтянул брови немец. — Што ви работайте?
— Актеры, — со злостью сказал я
— О-о… Поет?
— И поет…
Немец покачал головой и сентенциозно заметил:
— Такой холот, ви гуляет… А-я-яй! И поет не будет… Та-а…
— Вот и пустите, черт вас возьми, — окончательно рассердился я. — Коли вам так жалко.
— Нато свой… — сказал немец и повернулся к нам спиной.
— Скотина! — выругался я.
Закрывающий двери немец вдруг остановился и сказал:
— Ви работать путет?
— Пожалуйста.
— Пусть поет… Ми за рапоту платим… Ми справетливы… О-о…
Мы с женой переглянулись, у обоих мелькнула мысль: «Споем, лишь бы пустил». Я немного подвинулся ближе к крыльцу, откашлялся и запел знаменитую кантату «Ринальто». В окнах показалось несколько любопытных лиц, из-за спины немца выглянулась чья-то стриженная голова. Жена отвернулась.
Я пел отвратительно. Слова падали скупо и бесцветно, словно в колодец. Моросил дождь, слабо дрожало небо, точно из серой паутины. За домом, у колодца, лаяли на нас собаки.
Я пропел.
— О-о… карашо… — сказал немец. Достал кошелек, порылся в нем и протянул мне новенький блестящий гривенник.
Я повернулся и пошел. Гривенник со звоном покатился по ступенькам. Жена догнала меня уже на тракте. Поравнялась и показала на ладони новенький гривенник.
— Брось! — сказал я.
— Нет, зачем же? Ничто так не украшает жизнь, как воспоминания. Это, кажется, немецкая поговорка…
