Гримуар - [46]

Преторианцы немного замедлили свой ход. Да они и не смогли бы пройти мимо, потому что толпа, сгрудившаяся у ступенек костела, хоть и была немногочисленной, сумела-таки перегородить им путь к трактиру.

— Если мы такие нехристи, то будь любезна, расскажи, как ты выкапываешь из могил мертвецов, чтобы их потом съесть, — неожиданно для всех встрепенулся Йошка, выступив из стройной шеренги Преторианцев и бесстрашно подойдя к старухе.

Угольщица заворчала и, пригнувшись, засеменила прочь от толпы, в которой люди испуганно зашептались, теперь уже переметнувшись к Преторианцам.

Видя подобное, священник вступил в словесную битву с противниками.

— Братья и сестры! — зычным голосом обратился он к собравшимся у подножия храма. — Это святотатцы! И к тому же еретики!

— Мы не еретики! — тут же отреагировала Анна, жена трактирщика.

— Да! — поддержал жену пан Паливец. — Мы даже все посты блюдем неукоснительно, как бы тяжко нам, с нашими обширными желудками, это не было трудно!

Всеобщий смех потряс собрание. Люди, услышав о многотрудности поста и глядя на упитанных пана Паливеца и его жену, добродушно смеялись, совершенно не собираясь нападать на них, как бы к сему ни призывал отец Антоний.

— Кстати, раз уж вы здесь, ваше преподобие, — обратился к приходскому священнику бургомистр, подходя к нему и позвякивая цепью с медалью, — то будьте любезны ответить на несколько вопросов относительно ночного инцидента у домика алхимика, который вы собирались совместно с угольщиком обокрасть. Итак…

Возмущению жителей славного Городка не было предела. Как, среди них завелся вор! Да еще и священник. Надо напомнить уважаемому Читателю, что в Городке никогда прежде не происходило никаких преступлений. Исчезновение пана Новотного вызвало всеобщий переполох, а тут еще и обвинение в краже.

Отец Антоний отступил и оказался в дверях костела. Только тогда он крикнул:

— Братья и сестры! Это грязная ложь! Неужели вы потерпите, что на ваших глазах светские власти схватят духовное лицо и подвергнут его пыткам, дабы принудить к признанию чужой вины как собственной?

На площади повисла тишина, которую нарушил уже пан Платон. Он подошел к засомневавшемуся было пану Игнату и сказал:

— Люди добрые, вы уже знаете, кто я. Я — королевский следователь, прибывший в ваш славный Городок по личному распоряжению нашего достопочтимого короля Рудольфа II. Насколько я понимаю, об аресте преподобного отца Антония и речи не идет. Пан Игнат хочет лишь задать ему ряд вопросов — и все. Причем прямо при вас, чтобы никто потом не говорил о каких-либо пытках. Пан Антоний, вы готовы ответить на вопросы пана бургомистра? — обратился он самым вежливым тоном к священнику.

Ответом был громкий стук закрываемых в костел дверей. Отец Антоний счел должным спрятаться от нежелательных вопросов.

Первым хмыкнул пивовар. Затем ему вторил его лучший друг, пан Паливец, хмыканье которого подхватила жена. И вот уже вся площадь, все люди один за другим хмыкали, не зная, как еще можно выразить свое отношение к из ряда вон выходящему поведению приходского священника.

— Друзья мои, продолжим наш путь, — предложил пан Платон, и вся компания направилась дальше к постоялому двору, где их уже ждал плотный ужин.

Уже на подходе к владениям пана Паливеца бургомистр отвел мастера в сторону и шепнул ему на ухо:

— Пан Платон, я уж и не знаю, но только очень уж я робок. Да и не всегда стою на вашей стороне. Вот и сейчас засомневался, правда ли отец Антоний виновен. Вы ведь не прогоните меня из Преторианцев?

Королевский следователь внимательно посмотрел на пана Игната своим мудрым взором и молвил:

— Ни в коем случае. Это ведь хорошо, что вы сомневаетесь, пан Игнат. Такова ваша натура — все подвергать сомнению. Главное, что вы не сомневаетесь в благородстве нашей общей идеи.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ, в которой пан Платон и Йошка подвергаются ночному нападению вора, а также находят «Алый Гримуар Орфея» посредством пятого этапа Великого Делания, от которого мастер приходит в некоторое замешательство

После плотного ужина, затянувшегося глубоко за полночь, королевские следователи отправились в свою комнату, где тут же улеглись на кровати и предали себя в руки Морфея. Всплыл месяц. Это была уже не та худосочная узкая полоска бледного света, что показывалась в ночном небе в самом начале Великого Делания, а большой, прямо-таки огромный месяц, перешагнувший половину своего роста, а оттого полновесно осветивший все кругом.

Йошка только лишь засопел, погружаясь в сладкий сон, как что-то донеслось до его уха, какой-то посторонний, едва слышимый шум. И тут же сон как рукой сняло с глаз юноши. Поплотнее закутавшись в одеяло, так, чтобы лица его не было видно, но при этом оставив узкую полоску для наблюдения, Йошка осторожно оглядел темную комнату. Только благодаря свету, исходившему от месяца, в помещении, в котором спали королевские следователи, можно было хоть что-то разглядеть. Однако ничего не происходило. Ученик пана Платона уже было подумал, что ему почудился сей посторонний звук, как тот повторился. Казалось, будто скребли железом по стеклу — такой тонкий и противный звук едва слышно донесся со стороны окна. Йошка всматривался во все глаза. Внезапно щеколда, придерживающая оконную раму, отскочила. Видимо, с той стороны окна кто-то, весьма опытный в деле вскрытия окон, просунул между ставней и оконной рамой тонкий нож и отодвинул щеколду. На это требуется сноровка, так как рамы на постоялом дворе пана Паливеца, заботившегося, чтобы его гостей не продуло, были чрезвычайно плотно подогнаны к ставням.