Григорий Явлинский - [7]

Мы изучали науки, которые у многих вызывали споры о том, нужны ли они? Например, социалистическая экономика. У нас были прекрасные преподаватели. Л. Абалкин читал политэкономию социализма. Читал очень хорошо, но возникали споры о том, что это, может быть, и не надо вовсе.

Студенты издавали подпольную газету «Мы». Выпустили несколько толстенных номеров в одном экземпляре и передавали их из рук в руки. Григорий тоже писал что-то для газеты. Не знаю, как нас за самиздат не засадили»*.

В институте он учился так же хорошо, как и в школе. И, пожалуй, не только потому, что очень хотел познать тайны экономики, но и потому, что обладал весьма редким даром — самодисциплиной. Это помогает ему и сейчас. Но сейчас это надо понимать не буквально, что вовремя встает и ритмично работает, а в том, что есть дисциплина мысли. Что это такое? Это то самое средство, которое позволяет не впасть в отчаяние после очередного удара, не предаваться долго грустным мыслям. Зачем тратить силы и время на саможаление, на уныние? Вокруг так много срочных неотложных дел, требующих решения. И есть идеалы, которые нуждаются в защите. Из-за этих самых идеалов его чуть не исключили из института. Если бы об этом рассказывал не он, я бы подумал, что кто-то сочинил анекдот. Но это не анекдот и в то время это было даже не смешно.

— Учился я легко, почти на одни пятерки, но однажды чуть не вылетел из института. Группу лучших студентов послали на практику в Чехословакию, там в бане мы разговорились о политике. Я сказал, что за ту кровь, которую пролил наш народ, он заслуживает лучшей жизни. А наш комсорг в ответ: «За социализм можно было бы положить людей и в сто раз больше». Это меня взбесило. Мало того, что я его назвал людоедом, сталинистом и маоистом, я ему еще вмазал как следует тазиком. Хорошо, тазик оказался хлипкий, а если бы был наш, отечественный?

Короче, комсорг остался жив, но накатал на меня штук десять жалоб: ректору, в комитет комсомола, в горком, в КГБ. Меня начали исключать. Но на собрании, на котором это должно было произойти, одна девочка, Нина Петраченко, предложила дать мне рекомендацию в партию и собрание за это проголосовало.

Скандал разрастался. Декан сказал: «Если не хочешь, чтобы тебе башку оторвали, забудь обо всем». Но разве такое забудешь. К счастью, скоро я познакомился с девушкой — ее звали Лена, ее и сейчас так зовут. Мы поженились[12].

Его жена не любит, когда о ней пишут журналисты, не хочет, чтобы частная жизнь семьи стала предметом всеобщего обсуждения. Это ее право. И в этой книге не будет пикантных подробностей — политики это такие же люди, как и мы, они могут смущаться, обижаться. Но я совсем не хочу смущать или обижать Григория Алексеевича. Я хочу понять его. Сможет ли он, став президентом, понять нас — простых смертных, живущих от зарплаты до зарплаты? Судя по тому, что он живет со своей женой уже не один десяток лет, ему повезло не только на родителей, но и на жену. А может, это и не везение вовсе, и не случай, а способность понимать людей?

Молодой специалист

После окончания института Явлинский по распределению должен был ехать в Назрань на фабрику мягкой игрушки. Но руководство института запротестовало: «Синхрофазотрон им там не нужен, чтобы гвозди забивать!» Григорий всегда очень хорошо учился, это подтверждают все, кто знал его. И это была вовсе не зубрежка, не «высиживание» хороших оценок. Он действительно много читал книг по экономике, искал ответы на свои вопросы, появившиеся у него еще в детстве. Уже будучи студентом он пришел к отцу, стал рассказывать ему свою идею реформирования советской экономики. Ответ отца запомнился ему:

— Он внимательно выслушал меня и рассказал притчу про человека, у которого была кожа желтого цвета. Из-за этого всю жизнь лучшие врачи мира лечили его от желтухи. Но кожа так и оставалась желтой. В конце концов, его залечили до смерти. И только тогда кто-то случайно сказал врачам, что этот человек был китайцем.

Тогда я начал думать, — вспоминает Григорий Алексеевич, — может быть, и социализму никакие лекарства не помогут? Может быть, нужно что-то совершенно иное?[13]

Эти вопросы он стал обдумывать, обучаясь в аспирантуре. Он остался в институте. Учился и находил возможность подрабатывать, ведь у него уже была семья. Учился он по-прежнему хорошо, но…

— Мой научный руководитель умер за несколько месяцев до защиты, потом ликвидировали наш ученый совет. Если помните, в 1976 году была реорганизация ВАКа, тогда упразднили кучу советов. А писал я свою диссертацию на Воскресенском химкомбинате. Писал об организации, о нормировании труда, о системе обслуживания. С большой теоретической частью, применяя математические методы, так как хорошо знал математику. Но защитить работу было негде — ни руководителя, ни совета. Диссертацию я защитил в 1978 году, без научного руководителя. Обычно кандидатские диссертации на ученых советах щелкают как орехи. Мне же задали 38 вопросов. А ВАК рассматривал диссертацию девять месяцев. «Черные оппоненты» нашли в ней много криминала, потому удалось опубликовать лишь часть работы.