Григорий Сковорода - [18]

Во-вторых, ходят сплетни, что я якобы осуждаю употребление мяса и вина. А это уже действительно манихейская ересь. Да, я советовал некоторым, чтобы они были осторожны по отношению к мясу и вину. Но это то же самое, когда отец не позволяет своему маленькому сыночку брать в руки нож или баловаться порохом, поскольку тот еще не дорос до этого. Любая еда и питье – хороши, но только, опять же, необходимо учитывать время, место, меру и персону. Разве это не смешно, если бы кто-то дал маленькому ребенку крепкой водки, а кавалеру, который вернулся с зимней охоты, – молока?

Кое-кто даже утверждает, что я считаю опасными золото, серебро, дорогую одежду, что я вообще не люблю людей, поскольку бегу от них куда глаза глядят. Но и это ложь…

Сковорода не ошибся, когда сказал, что его враги вряд ли станут прислушиваться к каким-либо пояснениям – после завершения 1763–1764 учебного года он был вынужден во второй раз покинуть Харьковский коллегиум. На дворе стояло горячее лето. В то время Сковорода, наверное, много рассказывал Михаилу Ковалинскому о своей жизни в Киеве, об истории этого города, которая уходила в такую седую старину, что в свое время ходила легенда о том, что Киев – это и есть воспетая Гомером Троя, о пышной красоте киевских храмов, о Могилянской академии, о Печерской лавре и ее святых – недаром Киев снискал славу «второго Иерусалима». Неудивительно, что юноше захотелось увидеть все это своими глазами. Он пригласил с собой и своего любимого учителя. Сковорода с радостью согласился, и в августе месяце друзья отправились в Киев. Очевидно, что в этой поездке было много чего интересного, но более всего Ковалинскому врезалась в память одна история, случившаяся во время посещения Лавры. Среди лаврских монахов было немало и однокашников Сковороды по Могилянской академии, и просто знакомых, был и родственник Иустин (в миру – Иван) Звиряка, который поначалу работал в типографии, а потом был за старшего в Китаевской пустыни. Так вот, когда наши путники прибыли в Лавру, тамошние монахи насели на Сковороду, уговаривая его остаться в обители.

– Полно бродить по свету, – говорили они. – Пора пристать к гавани, нам известны твои таланты, святая Лавра примет тебя, аки мати свое чадо, ты будешь столб Церкви и украшение обители.

– Ах, преподобные! – усмехаясь ответил на это философ. – Я столботворения умножать собою не хочу, довольно и вас, столбов неотесанных, во храме Божием.

После такого «приветствия» настала тишина. А Сковорода тем временем уже серьезно продолжал:

– Риза, риза! Коль не многих ты опреподобила! Коль многих очаровала. Мир ловит людей разными сетями, накрывая оные богатствами, честьми, славою, друзьями, знакомствами, покровительством, выгодами, утехами и святынею, но всех нещастнее сеть последняя. Блажен, кто святость сердца, то есть щастие свое, не сокрыл в ризу, но в волю Господню!

Лаврские монахи менялись в лице, слушая слова философа, но звон колоколов позвал их и они молча отправились на молитву. Кажется, это был последний раз, когда Сковороде предлагали монашеский постриг…

Через пару месяцев Сковорода вернулся в Харьков. По большей части именно здесь он будет жить в ближайшие годы. Мы немного знаем о том, что именно делал философ с осени 1764-го до июня 1768 года. Конечно, он, как и раньше, заботится о своих воспитанниках, читает книги, наслаждается музыкой, пишет стихи. Собственно говоря, это были последние годы, когда он выступал в роли поэта. В дальнейшем Сковорода будет обращаться к поэзии разве что от случая к случаю, создав немногим более десятка стихотворений.

Сковорода-поэт известен всем прежде всего как автор цикла под названием «Сад божественных песней, прозябших из зерн Священного Писания». Эти «божественные песни» он писал более трех десятилетий. Самое раннее стихотворение из вошедших в «Сад…» датировано 1753-м годом, а последнее – «Чолнок мой бури вихр шатает…» – было создано в 1785 году. В своем «саду» Сковорода растит из библейских «зернышек» прежде всего соответствующую церковному календарю набожную лирику, в частности стихи на Рождество и на Пасху. Его рождественские образки до краев наполнены радостью. «Станьте с хором все собором / Веселитеся, яко с нами Бог», – призывает поэт Божьих ангелов в песне «Ангелы, снижайтеся, ко земле сближайтеся…», а в песне «Тайна странна и преславна…» зачарованно созерцает мистерию вифлеемского вертепа. К пасхальным праздникам были сочинены песни «Кто ли мене разлучит от любви твоей…» и «Объяли вкруг мя раны смертоносны…». Песня «Воньми, небо и земля, ныне ужаснися…» написана на Крещение, «Голова всяка свой имеет смысл…» – в честь Святого Духа. Наряду с этими духовными песнями видим буколическое стихотворение «Ой ты, птичко жолтобоко…», вольный перевод шестнадцатой оды второй книги од Горация «О, покою наш небесный! Где ты скрылся с наших глаз?».

Стихотворения «Сада…» проникнуты глубоким религиозным чувством и в определенном смысле являются, так сказать, «заметками на полях» Библии. А еще сковородиновские песни издавна было заведено трактовать как своего рода «поэтическую биографию» автора, в частности как отзвук его напряженной духовной схватки с «богопротивной троицей»: миром, плотью и дьяволом. Недаром время от времени «богатый сад» Григория Сковороды становится «садом Гефсиманским», когда на сердце поэта ложилась грусть, печаль или страх, словно на душу самого Христа перед смертью.