Григорий Сковорода - [36]

Не столь милый отец, не столь рождшая мать,

Не столь любезный и чада веселят.

И если такая у Венеры краса,

Не дивно, что в ее влюбилася тварь вся

(15, стр. 452–453).

Таковы «философия» и «мораль» богатеев. «Горе вам богатый!» — с возмущением восклицал Сковорода. Он с негодованием говорил о том, что золото наделяется атрибутом святости, становится мерилом оценки не только вещей, но и людей, их деятельности, мыслей, стремлений, внутреннего мира и внешнего облика; что оно дороже отца, матери и детей; что ценность и полноценность человека определяются только объемом его кошелька. Бедность в глазах богатеев является бесчестием.

В неумении довольствоваться своим трудом (которое Сковорода называет «неблагодарностью»), в стяжательстве рождаются «уныние, тоска и жажда, из жажды — зависть, из зависти — лесть, хищение, татьба, кровопролитие и вся беззаконий бездна. В бездне же сей царствует вечная печаль, смущение, отчаяние и с неусыпным червием удка, увязшая в сердце. Сим образом живет весь мыр» (15, стр. 500–501). Так живет весь современный ему мир. Сколь порочен он, сколь прогнил он до самого своего основания!

Этой безнравственной «морали» мыслитель противопоставил подлинное высшее достоинство человека — довольствование своим трудом, его результатами; только в этом «начало и конец» (15, стр. 497) морали и общественного благополучия. Погоня за наживой — «необузданная похоть», которая никогда не удовлетворяется и требует «чинок ли, или грунтик, или империалик» (15, стр. 502); стремление к «драгоценным одеждам», «сластным трапезам», «светлым чертогам», «позлащенным колесницам», «к чинам и власти» есть источник всех общественных бедствий.

Мораль богатеев Сковорода в эзоповской форме излагает в «Убогом Жайворонке» устами Тетервака, который не может чужого не тронуть, «когда само в глаза плывет». Бедность для последнего является пороком, кто беден — тот глуп. Богатый, может, «десятка шибениц[23] достоин», однако он почитаем и знаменит. При порядках, установленных богатеями, прав не тот, «кто в существе прав», а тот, кто богат и «казаться правым умеет», кто лицемерит и шествует «стезею спасительныя оныя притчи: концы в воду»; не тот прав, кто прав «по совести», «но прав есть по бумажке, как мудро глаголют наши юристы». Таковы волчьи законы их «морали» и «нынешняго света самая модная и спасительная премудрость!» (15, стр. 518). Так мыслитель раскрывает внутреннюю порочность «этики» господствующих классов, их «модной премудрости», их законов и правовых норм.

Весь этот «полк честолюбивцев» идет в «житейском море» с «пищанием и ржанием», «со свистом», «конским топотом», под «шум бичей», с «торжествующим козлогласованием», с «поваренными запахами, гаром и курением» (15, стр. 453), с «граблением», «лицемерием», «лихоимством», «суеверием». Эти люди «из самаго детска напоенны сим лукавым духом, засеянны сим змииным семям, заняты внедрившеюся в сердце ехидною» (15, стр. 53).

Как страстно звучит буйная ненависть Сковороды ко всему миру стяжателей, какие бичующие эпитеты он находит для их разоблачения! Поэтому жалким шарлатанством и клеветой на Сковороду были утверждения буржуазных националистов — грушевских, ефремовых, антоновичей, мирчуков, чижевских и прочих, будто Сковорода призывал к примирению с господствующими классами.

Но вместе с такой воинствующей и реалистической критикой эксплуататорского общества, вместе с вполне конкретной постановкой основных животрепещущих социальных вопросов своего времени у мыслителя были отклонения в сторону абстрактного морализования, поиска источника всех общественных зол в «воле» и «сердце» человека.

Человеку, утверждал философ, дана «не одна, но две воли» (15, стр. 478): одна — «злая», другая «добрая». «Злая» воля основана на «чревоугодии», «богатстве», «трапезах», «граблениях», «неправде» и «беззаконии». Она обращена ко всему «материальному», «земному», «плотскому», обуреваема алчностью, стяжательством и тому подобными пороками. «Сие дело, — говорит Сковорода, — родилося от сердца неблагодарнаго, своею долею недовольнаго, алчущаго и похищающая чужое» (15, стр. 523). Он считал, что в злой «воле» и алчном «сердце» — источник всех общественных пороков. «Обаче весь мир обременен чревонеистовством. Чрево есть бог миру, пуп аду, челюсти, ключ и жерло, изблевающее из бездны сердечный всеродную скверну, неусыпных червей и клокощущих дрождей и блевотин оных вод… Зависти, грабление, тяжбы, татьбы, убийства, хулы, клеветы, лицемерия, лихоимства, любодеяния, студодеяния, суеверия… се всеродный потоп ноевский верх, влас и главу миру подавляющий» (15, стр. 482).

Характеризуя категорию «злой воли», мыслитель обращается именно к реальным социальным процессам и своим выразительным, сочным языком, отличающимся огромным богатством эмоциональных окрасок, вскрывает истинную и вполне конкретную природу эксплуататоров. Философские и социологические категории переплетаются у него с публицистическими приемами и впечатляющими художественными образами.

Такими же средствами он характеризует и «добрую волю». Она основана на любви: «Любовь не завидит, не безчинствует, не радуется о неправедном богатстве — вся любит, все терпит» (15, стр. 479–480). Но и любовь у него не совсем абстрактная категория, она таит определенное социальное содержание; прежде всего — это творческая, жизнесозидающая деятельность. Далее, важнейший признак «любви» или «сердечной доброты» — это «мера», «благодарность». Мера — решающий критерий в оценке поведения человека, нет ничего вреднее безмерного, она определяет «здоровый» и «чистый вкус». Обладать чувством меры — значит довольствоваться малым (15, стр. 409). Зависть — источник всех страстей и беззаконий (см. 15, стр. 25), и, напротив, чувство меры — источник разумного и честного образа жизни: «Благодарность — вот вам начало и конец моего рождения!» (15, стр. 497), она «есть твердь и здравие сердца» (15, стр. 498), она основана на труде, и в ней истинная «природа» человека.