Грёзы о Закате - [55]

Сгибаясь под тяжестью первой ноши, поднялись на берег и его спутники.

Завыл по-волчьи пёс в ответ на стук. Молодой парень и женщина открыли ворота. Парень вскрикнул:

— Отче!

Женщина, потеряв сознание, упала бы на землю, но волхв подхватил её и приказал сыну:

— Воды, Велемире!

Волхв побрызгал водичкой, а пожилая женщина, придя в себя и испив глоток воды, с дрожью в голосе сказала:

— Рани Умила не дождалась вас, пресветлый. Мор налетел на нас, забрал рани и вашего молодшего сына. А матушка ваша умерла сразу после вашего полона.

* * *

— Цветие мои прекрасные, что рано увядзавши? — восклицал Ведислав, сидя на бревёнцах и полуобгоревших — из-за дождя — санях, оставшихся со дня чьей-то давнопрошедшей тризны на кургане, и возвышал горькие мысли к душам давно — сразу после его полона — умершей матери и недавно — погибших от мора — жены и сына.

Те витали где-то в небесах, в благословленном ирье-раю, и безмолвствовали, а сожжённый их прах в сосудах, сокрытый землёй, покоился рядом с прахом множества предков.

Испытывая неизбывную вину перед женой и младшим сыном, который родился уже после его полона и которого он так и не увидел, Ведислав в первый же день после возвращения взобрался на курган и вёл речи с душами покойных, вспоминал былое, переживал те события, о коих ему поведал Велемир.

Волхв укорял себя тем, что мог бы и ранее сбежать из полона и упредить жестокие удары судьбы, и исцелить жену и сына. Из его писем только одно и дошло, но из того пергамента Умила и его родные узнали, что жив Ведислав и думает о них. Не дождались они его возвращения какую-то годину всего, захворали на переломе зимы к весне и сгорели от болезни. А в селище мор коснулся почти каждого дома: то Морена, как сказывали, налетела смрадным ветром из-за реки-Смородины да поразливала мёртвой воды в селище. Но по весне в ту злую годину Жива-Дева, обернувшись вещей птицей-зегзицей, накуковала многие лета его роду и сохранила-таки для него старшего сына Велемира.

Слёзы текли, оставляя следы на щеках, желтоватых от въевшегося загара под ромейским солнцем, а он вновь и вновь шептал и уговаривал себя: 'Слезами горю не поможешь.'

НА РЕКЕ ВЕЛИКОЙ

Над уже зазеленевшей дубравой, скрывавшей Велесово капище, взметнулись стайкой птицы. Кто-то осмелился потревожить спокойствие священного леса. И видимо не один… С высоты насыпного кургана по-над Вревкой-рекой волхв пристально смотрел на дубраву, но высокие деревья скрывали тех, кто приближался к капищу.

Взвыл пёс, разомлевший на жаре. Признав волхва истинным хозяином дома, он повсюду неустанно сопровождал Ведислава. Волхв потрепал пса за шею, и волкодав, успокоившись, снова высунул язык.

Кто бы ни потревожил Велеса в дубраве, то явно не свои — чуждые люди! Ишь как растревожили священных воронов! Вороны птицы умные и скромные. Различают людей по повадкам. «Ищут меня!» — подумал Ведислав и увидел двух воинов верхом, торопко направлявших малорослых коней вокруг дубравы. За ними на гнедой Ярке скакал его сын Велемир. Он поднял открытую свою ладонь, издалека указуя отцу, что эти люди с миром пришли. «Как бы ни так! Варяги с миром не приходят, за ними беды аль пабедки одолевают…» — ворчал волхв, степенно спускаясь с кургана навстречу к спешившимся сыну и варягам.

Дело прояснилось, как и предполагал Ведислав: им понадобился целитель. Их собрат-гридень, изрядно выпивший, сверзился с коня и покалечил ногу. Местные у реки Великой подсказали им ехать вверх по Вревке-речке и найти Ведислава. Воины уважительно посматривали на волхва, одетого в шёлковую ромейскую рубаху.

— Что ж, Велемире, тебе волхованье творить да прибрать на капище, а моё занятие ныне — исцеление, — губы волхва тронула усмешка при виде варягов, облачённых в кольчуги и поддоспешники в жаркий день, и он коротко молвил им: — Надобно мне домой за травами-то заехать!

Волхв обнял сына, с лёгкостью взлетел на Ярку, глянул на варягов-наёмников и тронул кобылку вскачь.

Нахмурился волхв: уловил удивление и одобрение варягов, узревших его посадку на кобыле. Отменным всадником Ведислав стал ещё в армии ромейского стратига в конном отряде лекарей. Но, не забывая навыков своей армейской службы, не причислял себя к всадникам ни по характеру, ни по нраву, ни по алчным повадкам тех конных воинов, кои высокомерно посматривали на прочих, безлошадных.

Серой тенью побежал за ними пёс.

За дубравой, да за полем и гаем на высоком берегу Вревки у соснового бора, разреженного местами берёзами и ельничком, и поодаль от скрытого травой и молодыми берёзками пепелища на месте старого дома Ведислава, сгоревшего дотла в лихое время набега рюриковичей, стоял дом, а точнее, хоромы Умилы. На хоромы, отстроенные, — благодаря работникам и слугам волхва, жившими некогда вместе с ним на славном острове Руяне, — по подобию прежнего дома-усадьбы на острове Руяне, Умила потратила все семейные сбережения. Нет, не дешев оказался для неё ни найм селищенских мужичков, ни материал для большого строительства. Ныне этот большой дом с усадебными постройками, с частоколом из заострённых сверху и врытых в землю еловых брёвен, был увешан оберегами, омытыми в прибрежной воде и вобравшими в себя силу древней Берегини, хранительницы рода. На комле охлупа, — мощного бревна, пригнетавшего кровлю двухэтажного дома, — нависал конский череп-оберег. В селище новый дом стали именовать домом Умилы. Хоромы Умилы и Велигора, старейшины, заметно отличались от прочих домов в селище. Как понял волхв после возвращения из ромейского полона, никто в селище не желал строить хоромы: боятся ререковичей, их полюдья, увеличения дани.