Грета Гарбо. Жизнь, рассказанная ею самой - [5]

Когда отца не стало, мне было всего четырнадцать, но в школу я больше не вернулась, пришлось зарабатывать на жизнь.

Кем может работать не слишком грамотная, ничего не умеющая девочка, даже выглядящая старше своих лет? В парикмахерской я убирала стриженые волосы и взбивала пену для бритья. Рослая, с большими руками и ногами девочка своей неуклюжестью страшно раздражала всех, это только добавляло стеснительности и той самой неуклюжести.

О, эта мыльная пена! Ее нужно взбить быстро и тщательно, чтобы получилась равномерной. Я могу прочитать целую лекцию о том, как взбивать и наносить пену на лицо клиенту, как потом держать опасную бритву или делать компресс. Конечно, мне никто не доверял ни саму бритву, ни компрессы, но взбить устойчивую пену тоже мастерство…

Пока брадобрей делал компресс клиенту, я должна была растворить мыло или крем для бритья и превратить их в однородную массу. В зависимости от того, что за клиент садился в кресло, бралась чашка для мыла или просто деревянная тарелка, помазок из свиной щетины или барсучьих волос, а также мыло попроще или душистый крем. Не дай бог перепутать! Угроза потери клиента или даже его недовольства из-за неловкости или невнимательности девочки с помазком в руках не являлась чем-то надуманным.

Конечно, в нашей парикмахерской особо важных клиентов не бывало, но тем вероятней оказывалось их возмущение при одном подозрении о такой невнимательности. Дома умывались небось чем попало, а в парикмахерской требовали обслуживания «с полным пониманием».

Мы понимали. Для самых капризных помазки только барсучьи, движения руки, взбивающей крем, плавные и по часовой стрелке, воды ровно столько, сколько нужно, чтобы с помазка не капало, температура воды выдержана… Ерунда, потому что вода остывала, барсучьи волоски в помазке могли оказаться собачьими (кто их разберет?), оставалось придраться только к плавности движения моих рук.

Была еще одна сложность: моя почти мальчишечья фигура надежно скрывалась под большим нелепым рабочим халатом, на виду только лицо, неизменно привлекавшее внимание клиентов своей молодостью.

Мужская парикмахерская не для девочек, тем более в четырнадцать выглядящих на восемнадцать. Я была рада, когда сестра Альва нашла мне другое место – в шляпном отделе универмага «Паб», что неподалеку от Оперного театра. Бегать смотреть на актеров и зрителей, как я надеялась, не получалось, можно потерять работу, а этого допустить нельзя. Во-первых, нужно на что-то жить, во-вторых, мне понравилась сама работа, вернее, даже не она, а возможность демонстрировать новые фасоны шляпок на своей голове.

Нет, мне не давали их носить, но владельцы универмага решили сэкономить и не стали нанимать профессиональных фотомоделей для рекламы, рассудив, что можно обойтись и собственными продавщицами. Хорошеньких девушек в универмаге немало, увидеть свое лицо на рекламных плакатах, даже не получив за это ни эре, пожелали многие, но удалось не всем.

Я ни на что подобное не рассчитывала совсем. Стеснительная, державшаяся в тени своих более активных подруг, к тому же страшно неуклюжая, даже ужаснулась, когда мне предложили:

– Грета, ну-ка, примерь и ты?

Сначала произошло то, что и в парикмахерской, для снимков шляпок важна головка и лицо, но вовсе не фигура, а мне самой демонстрировать то, что я заведомо не могла себе купить, понравилось. К тому же это возможность изображать леди…

Случилось и второе, самое важное чудо: быть красивой и фотогеничной не одно и то же, можно иметь изумительное лицо, но на снимках или экране выглядеть дурнушкой, и наоборот. Мое лицо даже тогда, еще совсем не оформившееся, с пухлыми щеками и широким носом, на пленке удивительным образом выходило взрослым и отточенным. Фотографии с демонстрацией шляпок получились прекрасными. Пять из них действительно использовали в качестве рекламы. Мне еще не исполнилось шестнадцати.

Первый заработок!..

К нему почти сразу добавились деньги за съемки уже в рекламных роликах. Альва тоже снималась и фотографировалась. Думаю, если бы она не умерла так рано от болезни легких и рака, то смогла стать куда более знаменитой актрисой, чем я.

Двадцать крон за ролик для нас, экономивших каждое эре, были сумасшедшими деньгами. Почти богачки… Тогда мы сумели сделать маме подарок, о котором она не могла и мечтать, – золотые украшения! Пусть это была позолота, пусть низкопробная, но уже излишество, которое мы могли себе позволить. Я никогда не гонялась за драгоценностями, не считала, что «лучшие друзья девушек – бриллианты», и мама тоже. Даже когда я стала уже богатой и смогла забрать ее в Нью-Йорк, обеспечив всем, она не обвешивала себя золотом и не швыряла деньги на ветер, сказывалась многолетняя привычка экономить. Но покупка золотых безделушек после стольких лет бедности была символом того, что нам удастся вырваться из этой самой бедности.

Ради красного словца журналисты придумали мою «страшную клятву» у постели умирающего отца, мол, как и Скарлетт О’Хара, я дала себе слово, что обману, украду, убью, но голодать не буду! Никто не задумался, что в то время мне было всего четырнадцать, и настоящей цены деньгам я еще просто не знала, а уж о том, чтобы обмануть, украсть или убить ради них, вообще помыслить не могла. Не было клятвы, но было понимание, что деньги значат много.