Грешные ангелы - [39]

Как ни стыдно признаваться, скажу откровенно: чаще вспоминаются не ее льняные, в крупных завитках волосы, не смеющийся рот и ямочки на полноватых щеках… а как я ходил мелким бесом вокруг нее, и суетился, и пылил ненужными словами. И делается горько, неловко и обидно… за себя, понятно.

Потом, уже после войны, попалась мне, на беду, другая Ева. Мужняя жена. Мать симпатичного мальчишечки. Чем-то она напоминала ту, пропавшую без вести, хотя, как скоро выяснилось, была птицей совсем другого полета…

Зимним вечером я провожал новую Еву домой. Муж ее был в командировке. Наученный кое-каким жизненным опытом, я старался не слишком разливаться соловьем, но под конец все-таки признался в любви и, взяв в ладони ее голову, тихо, бережно поцеловал холодное лицо.

Она не сопротивлялась, аккуратно высвободилась из моих рук и сказала с нехорошей усмешкой:

— Чаще женщин целуют, когда их презирают…

Господи, эти пошлейшие слова, заимствованные из какого-то бульварного романа — она много читала, — произвели на меня оглушающее впечатление. Тогда я еще был околдован магией слов…

И как же я лез из шкуры, убеждая ее оставить мужа и перейти в мое владение. Как доказывал, что буду замечательным другом ее сыну. Как метал икру.

Она возражала:

— Муж ничего плохого мне не сделал. Почему я должна его оставлять?

Муж был подполковником, я — лейтенантом. Она не напоминала об этом, но я постоянно помнил: мы неравно стоим — и в табели о рангах, и в ведомости зарплаты…

В какой-то день я услышал:

— Ничего ты не понимаешь, милый! Ты — вольная птица, а я — чайка со спутанными ногами…

И я опять был околдован ложной значительностью слов.

— Ты хочешь, чтобы я уровнял положение? — спросил я. — Хочешь, чтобы женился при первом более или менее удобном случае?

Она устроила замечательно красивую истерику и проявила агрессивность.

И все-таки я не понял, вокруг кого виражил. И поступил в соответствии со своим глупейшим демагогическим заявлением — женился при первом подходящем случае.

Время показало — случай, увы, оказался менее, а не более подходящим. Пришлось разводиться…

Матримониальные дела принесли мне достаточно много неприятностей, хотя были, конечно, и тихие зори над спокойными плесами, и штормовое буйство прибойной волны, из которого выбираешься еле живым, вроде совершенно обессиленным и… новым.

Теперь я знаю.

Нельзя советовать: женись — не женись. Никому. Никогда.

Надо опасаться излишних откровений — своих и ее. Пусть все будет ясно между людьми, но чем меньше излияний, тем лучше.

Сияние глаз, и нежность рук, и трепет тела — это чудесно и вечно, но прочность связи обеспечивается только хорошим отношением друг к другу — ежедневным, будничным хорошим отношением.

Все ищут Еву, и лучшее, думаю я, на что может рассчитывать современный Адам, — честное партнерство.

Не так давно, уже под вечер, на моем столе зазвонил телефон.

— Николай Николаевич? Один? Разговаривать тебе удобно? В жизни не угадаешь, кто тебя беспокоит… Впрочем, сюрприз и должен быть неожиданным, согласен?..

Увы, я узнал, кто меня беспокоил. Узнал не столько даже по голосу, давно не слышанному, сколько по специфическому налету пошлости… Но я не спешил открывать карты. Я сделал над собой усилие, чтобы нечаянно не допустить грубого или тем более язвительного слова.

Я ненавидел эту женщину, ненавидел самым нешуточным образом, и, думаю, было за что: она отняла у меня веру в святость чувств, смешала в моем представлении высокое и низкое, убила юношескую восторженность… А что дала взамен? Торопливые объятия, бессмысленную скороговорку из чужих, заемных слов…

Но можно ли упрекать человека в душевной ограниченности, в примитивности чувств? Это все равно что дразнить заику или насмехаться над горбатым… И зачем? Она ведь теперь старуха. Может, и не от хорошей жизни звонит. Так думалось, но я ошибся. Она звонила не по причине догнавшего ее горя, припозднившегося раскаяния или какому-либо иному похожему поводу.

— Мне так захотелось взглянуть на тебя… Какой ты теперь.

— Старый, — сказал я, понимая, что надо бы сказать что-нибудь иное.

— Ко-о-оля! Это не по-джентльменски — напоминать даме, хотя бы и косвенно, о ее возрасте. Скажи, ты, как и прежде, увлеченный, восторженный? Или озлобился?

— Я умиротворенный, — сказал я и сорвался. Чуть-чуть. Не следовало, знаю, но я сказал еще: — Ко всему прочему, у моей нынешней жены очень хорошая персональная пенсия…

31

Я уже рассказывал о моем мальчишеском чтении, о литературных привязанностях и антипатиях. Вернусь к этой теме.

Перелистывая очередной, густо нашинкованный информацией том, я уперся взглядом в потрясшую меня цифру — 25000! Оказывается, 25000 дней, как следовало из ссылки, кажется, на Аристотеля, это… плановая, предусмотренная природой продолжительность человеческой жизни.

Реагировал я на это открытие бурно и совершенно однозначно: 25000 дней — казалось, жутко, невероятно много! Я переводил дни в месяцы, месяцы — в годы, и все равно получалось много.

Конечно, я не держал своих выкладок в тайне и, как понял потом, ужасно всем надоел. Даже мой ближайший приятель Сашка Бесюгин не выдержал.

— «Много-много»! Ну и хорошо, что много, — сказал он, — пользуйся.