Грешница - [11]

Первое время, как мсье де Ла Пэжоди жил в турвовском доме, он выходил на улицу не чаще, чем когда скромно обитал в гостинице «Трех волхвов». Маркиз де Турв, который был вдов и бездетен и не имел других удовольствий, кроме радостей стола и смычка, ибо он пиликал на скрипке и любил покушать, отвел мсье де Ла Пэжоди самую лучшую комнату в доме, уставленную редкостной мебелью и убранную дорогими обоями. В ней мсье де Ла Пэжоди спал на самых мягких перьях и на самом тонком полотне. Просыпаясь, он имел возможность созерцать заключенный в богатую раму резного дерева портрет, на котором мсье де Турв некогда велел себя живописать в виде любезного пастушка, прижимающего к сердцу обвитую лентами волынку. Вдоволь насмотревшись на это пасторальное изображение, он неукоснительно видел его оригинал входящим в дверь. Маркиз де Турв наполнял комнату своим громким голосом и грозил задушить мсье де Ла Пэжоди в своих объятиях, после чего торопил его идти в музыкальный зал. Придя туда, мсье де Ла Пэжоди весьма любезно вынимал из футляра флейту и принимался играть. Хотя маркиз де Турв не был похож ни на красивый пейзаж, ни на красивую женщину, мсье де Ла Пэжоди прилагал все старания к тому, чтобы превзойти ожидания своего слушателя точностью и совершенством исполнения. После каждой пьесы мсье де Турв, слушавший в блаженном экстазе, написанном на его румяном лице, был не в силах сдержать восхищения. Он порывисто вставал с кресел, махал руками, издавал восклицания, перемешанные с божбой, и, наконец, снова садился, пыхтя, вытираясь платком и словно подавленный счастьем, потом снова вскакивал, восклицал, отбивал такт, пичкал нос табаком и, кидаясь к мсье де Ла Пэжоди, лобызал его с такой силой, что легко мог свернуть ему шею и переломать кости. Так продолжалось до тех пор, пока не надо было идти к столу, за которым мсье де Турв, вытаращив глаза, глядел, как мсье де Ла Пэжоди ест, потому что у него самого, по его словам, горло было так сдавлено, что он не мог бы проглотить ни одного куска. Эти флейтные сеансы возобновлялись иной раз днем, а часто даже и вечером, настолько была вынослива неутомимая любезность мсье де Ла Пэжоди, которого забавляло это музыкальное приключение и который, к тому же, был не прочь повторить свой репертуар.

Это своего рода безумие, в которое мсье де Турв был ввергнут встречей с мсье де Ла Пэжоди, длилось добрую неделю, после чего мсье де Турв почувствовал потребность поведать другим о чудесной находке, сделанной им в лице черноволосого человечка, чье дыхание исторгает из дерева мелодии, чарующие слух верностью звука и то волнующие, то веселящие сердце. И вот мсье де Турв переходил от двери к двери, разнося новость, и вскоре все сколько-нибудь видные лица в городе были о ней осведомлены. Это обстоятельство возбудило повсюду живейшее желание повидать и послушать этого мсье де Ла Пэжоди и его флейту. Мсье де Турв сообщил об этом настроении своему гостю, тот изъявил готовность пойти ему навстречу, и таким образом мсье де Ла Пэжоди, под эгидой маркиза де Турва, обошел весь Экс, останавливаясь где надлежало, к превеликому удовольствию мсье де Турва, который испытывал искреннюю и бурную гордость, служа глашатаем этому фениксу флейтистов. Следует также сказать, что мсье де Ла Пэжоди с величайшей отзывчивостью откликался на просьбы тех, кто выражал желание познакомиться с его талантом. При каждом выступлении мсье де Турв приходил в восторг и захлебывался похвалами, которье снискивала мсье де Ла Пэжоди красота его арий и ритурнелей, хотя иной раз его омрачала боязнь, как бы у него не похитили этот феномен, и тогда, чтобы его успокоить, мсье де Ла Пэжоди должен был клятвенно заверять его, что ничьи настояния и ничьи упрашивания не побудят его расстаться с турвовским особняком.

По правде сказать, мсье де Ла Пэжоди нисколько этого и не хотелось. Сластолюбивый по природе, он охотно мирился с тучным гостеприимством маркиза. Роскошь покоев и стола были ему весьма по душе, и, вставая из-за обильной трапезы, он был не прочь развлечь мсье де Турва какой-нибудь легкой и веселящей мелодией, говоря, что хороший кусок всегда в пору. К тому же, мсье де Ла Пэжоди был еще не вполне уверен в последствиях своего авиньонского приключения, a покровительство президента де Турва служило порукой тому, что его не станут беспокоить. И он дорожил этим преимуществом, так же как не был равнодушен к проявленной лучшим эксским обществом готовности встретить его с распростертыми объятиями. Поэтому он старался оправдать это радушие таким поведением, против которого никто ничего не мог бы возразить. Итак, мсье де Ла Пэжоди усердно сопровождал маркиза де Турва на богослужения в собор и тщательно воздерживался от каких бы то ни было речей, могущих тревожить хотя бы самые щепетильные уши. Никто бы е узнал в этом скромном и благоразумном дворянине отъявленного вольнодумца парижских кабачков и бартеласской харчевни, заявлявшего, что он не верит ни в Бога, ни в черта, и ценившего этот благочестивый вздор не дороже той дудочки, на которой он когда-то, лет шести или семи от роду, насвистывал песенки птицам, в то время как в их бедной бургундской усадьбе его отец чистил старое охотничье ружье, а мать штопала ветхое платье. Не следует, однако, думать, будто под этим новым обличьем мсье де Ла Пэжоди стал жеманным ханжой. Его природная живость и веселость уберегали его от этого недостатка. Бургундская соль по-прежнему оживляла его ум. Мсье де Ла Пэжоди нравом обладал общительным, а память его была полна занятных рассказов. Однако он выбирал в своем ягдташе истории, подходящие к новым подмосткам, на которых он выступал, так что в обществе его ценили не только за его талант флейтиста, но и за приветливую внешность и умение придавать приятность разговору.