Гренадилловая шкатулка - [57]

Размышляя над природой этой связи, я вдруг услышал странное бульканье, доносившееся из соседней комнаты. Из вежливости я делал вид, будто ничего не замечаю, но звуки продолжались, становились громче и вскоре переросли в отчаянные вопли. Наконец и Фоули услышал их.

— Что там происходит, Брадфилд? Кому-то плохо? — спросил он.

— Я же говорил вам, что у нас остановились Роберт с Элизабет.

— Они больны? — встревожился Фоули. — Кто это так страшно кричит?

Брадфилд добродушно улыбнулся.

— Забыл сказать. Как выяснилось, Роберт Монтфорт у нас хирург-любитель.

— Хирург?

— Я узнал это сегодня утром, когда один из моих слуг пожаловался на зубную боль. Роберт услышал его стенания и предложил сделать ему операцию бесплатно, когда тот освободится. За несколько минут до вашего приезда он вооружился скальпелем, Элизабет ассистирует ему. Судя по шуму, операция идет полным ходом. Пойдемте посмотрим. Это забавно.

Он вывел нас в сумрачный холл, и по черной лестнице мы втроем спустились в кухонные помещения. Небольшая комнатка, в которой чистили серебро, сейчас служила операционной. На столе, раздетый до пояса, лежал мужчина средних лет. Он был привязан в трех местах: его щиколотки, пояс и горло перетягивали кожаные ремешки. Рядом стояла початая бутылка бренди, возле нее — миска с жидкостью, в которой среди кровяных пятен плавал гнилой зуб. Когда мы вошли, Роберт Монтфорт, в заляпанном кровью кожаном фартуке, через медную воронку вливал в рот пациента бренди. Элизабет ассистировала ему, с помощью деревянного клина держа открытым рот бедолаги. Трудно было сказать, по своей ли охоте она взяла на себя роль помощницы, ибо, хоть вид у нее и был сосредоточенный, я заметил, что лицо ее бледно и невыразительно, будто она спала на ходу. Чего нельзя сказать о пациенте. Выпучив глаза, он скоблил зубами по дереву, словно взбесившееся животное; смесь крови, бренди и пенящейся слюны сочилась из уголков его рта и пузырилась из ноздрей.

— Ну, как успехи, Роберт? — спросил Брадфилд. — Я привел зрителей. Уже удалил?

— Удалил. — Глаза Роберта светились триумфом. — Только у этого олуха еще с десяток зубов, которые нужно вырвать, а он дрыгается, мешает мне оперировать. Элизабет не может его удержать.

Внезапно его взгляд упал на меня.

— А-а, Хопсон-плотник. У вас-то сил достаточно. Давайте-ка, держите его голову. Я закончу в два счета.

Я вновь глянул на больного, на миску и Роберта и почувствовал, что холодею — точь-в-точь как в тот день, когда обнаружил труп Монтфорта. Комната поплыла перед глазами, ноги стали ватными. Я попятился к двери, но уперся в грузную фигуру Брадфилда, приказавшего мне исполнять распоряжения Монтфорта.

Элизабет отошла от стола и жестом предложила мне занять ее место у головы несчастного слуги. Держа в одной руке скальпель, в другой — клещи, Роберт Монтфорт склонился над раскрытым ртом пациента. Цепенея от ужаса, я смотрел, как он надрезал десну, клещами схватил зуб и повернул его. Слуга застонал, забился в муках. Раздался отвратительный хруст, и зуб выскочил из десны. Роберт Монтфорт поднял его вверх, показывая всем. Торчащие корни были похожи на вытянутые в мольбе руки. Я почувствовал тошноту. Комната, голова слуги, стол, кровь — все посерело, слилось в единую темную массу. Ноги подо мной подкосились.

— Боже милостивый! Брадфилд! — словно откуда-то издалека услышал я голос Фоули. — Кажется, Хопсон в обмороке.

Очнулся я оттого, что Фоули шлепал меня по лицу и совал мне в ноздри флакончик с солями. Я закашлялся, приходя в себя.

— Ну же, Хопсон, вставайте, — говорил мне Фоули. — Мой кучер отвезет вас домой. По дороге я вам кое-что покажу. Не хотел отдавать раньше, знал, что вы можете расстроиться.

В голове моей еще не совсем прояснилось после обморока, поэтому я не придал должного значения его словам. Неуклюже поднявшись, я с помощью слуги доковылял до кареты. Фоули тем временем попрощался с Брадфилдами. Когда мы катили через парк, он вытащил свою золотую табакерку и открыл ее. Луч солнца, отразившийся от внутренней поверхности блестящей крышки, ударил мне прямо в глаза.

— Вы в полном сознании, Хопсон? — обратился ко мне Фоули.

Я прищурился от яркого света.

— Да, милорд. Сожалею, что упал в обморок… Он так мучился, весь в крови. Я не смог это вынести.

— Пустяки, — беспечно сказал Фоули. — Мне тоже это зрелище было неприятно, но я, в отличие от вас, предпочитаю не выказывать своих чувств. А теперь слушайте внимательно. Возможно, вы удивитесь, узнав, что среди вещей Партриджа мы нашли незапечатанное письмо, адресованное вам.

— Письмо, мне? И что в нем? Полагаю, вы с ним ознакомились? — пролепетал я, все еще не в силах забыть тяжелую сцену в доме Брадфилда.

— Прочтите сами.

Фоули положил мне на колени сложенные листы бумаги. Несколько минут я в замешательстве смотрел на него, не веря своим глазам. Корявый заостренный почерк и в самом деле принадлежал моему дорогому другу. Дрожащей рукой я взял письмо и развернул его.

26 декабря 1754 г.

Дорогой Натаниел,

Сегодня я пошел искать тебя — ибо я узнал такие потрясающие новости, что даже не соображу, с чего начать. Представь, как же я расстроился — и, конечно, изумился, — когда выяснилось, что ты покинул Лондон и уехал в Кембридж к лорду Монтфорту, куда я тоже намерен отправиться в ближайший час. Знаю, что мы скоро встретимся, но, поскольку мы не виделись уже несколько недель, я больше не могу сдерживаться. Итак, я принимаюсь описывать события последних дней, так что если нам по какой-то причине не удастся встретиться завтра, ты сразу поймешь, что со мной приключилось.