Гренадилловая шкатулка - [31]

— Наша дружба завязалась восемь лет назад. Он появился в мастерской Чиппендейла через неделю после того, как я поступил туда учеником.

Я принялся, поначалу нехотя, излагать историю его жизни, которая тесно переплеталась с моей собственной. Повествуя, я старался подавить в себе смятение и изгнать из памяти обезображенный облик друга. Я описал беднягу Партриджа, каким увидел его в день знакомства: жалкое существо, тощий хилый паренек с пронизывающим взглядом синих глаз, всегда опущенных.

— Партридж был подкидыш, — сообщил я, силясь скрыть дрожь в голосе и сдержать слезы. — Младенцем его оставили на крыльце только что тогда построенного сиротского приюта, дабы его воспитали в милосердии достойным гражданином.

Я не добавил, что сам я, взращенный в далекой провинции, в ту пору пребывал в полном неведении относительно предрассудков, связанных с подобными учреждениями. Однако вскоре я узнал, что на их обитателях лежит печать позора. Подкидыши — это люди, которые были зачаты в грехе и, безымянные, брошены своими родителями, не желавшими или не имевшими возможности их воспитывать. Если бы не приют, эти дети погибли бы на улице. Приют спасал найденышей от горькой участи, но не предавал забвению постыдные обстоятельства их появления на свет, ибо они служили наглядным доказательством слабостей своих родителей.

— А что, многих ли подкидышей определяют в учение к краснодеревщикам? — внезапно перебил меня Уэстли. — Я думал, для них подыскивают более низкие занятия, в соответствии с их происхождением.

Его замечание было вполне уместно, но во мне всколыхнулся гнев. Какое право он имеет столь пренебрежительно отзываться о моем друге? Представители привилегированных сословий надежно защищены от превратностей городской жизни. Что они могут понимать?!

— Как вы верно подметили, большинство мальчиков-найденышей обучают гораздо менее престижным профессиям или определяют на морские суда. Учиться ремеслу у таких мастеров, как Чиппендейл, их направляют крайне редко, но, с другой стороны, Партридж был необычайно талантлив. — Голос мой звучал холодно и резко, хотя я старался не дерзить, понимая, что грубость не поможет бедняге Партриджу. Если я не буду сговорчив, мне не удастся выяснить, почему и как погиб мой друг. — Партридж рассказал мне, что его взяли в мастерскую благодаря хлопотам попечителя приюта, Уильяма Хогарта. Партриджа послали помогать ремесленникам, работавшим в новой приютской часовне, где он и обнаружил первые признаки своего исключительного дарования. Господин Хогарт обратился к господину Чиппендейлу, и тот согласился взять подкидыша в ученики.

— Какой великодушный человек ваш Чиппендейл, вы не находите?

— Да, весьма, — согласился я, по-прежнему подавляя в себе раздражение: поведение Уэстли вызывало у меня неприязнь. — Только ведь и господин Чиппендейл много выиграл от талантов Партриджа. — Не было смысла сообщать судье то, что сказал мне Партридж: наш хозяин взял его лишь потому, что надеялся заручиться благосклонностью высшего общества, в котором вращался Хогарт.

— И все же вы утверждаете, что этот подкидыш, которому гак повезло, был чем-то недоволен? Резонно было бы спросить, зачем делать добро человеку, который отвечает столь черной неблагодарностью? — фыркнул Уэстли. — Фоули, как вы считаете?

— А каково мнение Хопсона? — отозвался Фоули, с задумчивым видом подпихивая дальше в огонь одно из поленьев, вспыхнувшее мириадами искр.

— Партридж не был неблагодарным, а его недовольство легко объяснимо, — сердито отвечал я. — Его происхождение ни для кого не было секретом, и, разумеется, остальные ученики над ним жестоко издевались.

Уэстли скрипел пером, записывая за мной, а я тем временем мысленно вернулся к тем дням, когда завязалась наша дружба. Я помог Партриджу проучить его мучителей и обратить их презрение в уважение, но у меня это вышло нечаянно. Я нуждался в товарище и однажды пригласил Партриджа покататься в лодке по реке, а после поужинать в «Таверне у замка» в Ричмонде. Если помните, я говорил, что у меня нет предубеждений против подкидышей. Я заметил, что Партридж порой бывал мрачен, но считал, что он может стать мне настоящим другом. Я напоил его бургундским, накормил пирожками с устрицами, капустой и марципаном, которые он проглотил с жадностью, будто не ел целый месяц. Сытный ужин, а может, и весь тот день, казалось, преобразили его. После бутылки вина он заметно повеселел, после второй превратился в шумного озорника и потребовал третью: уже ничто не могло его остановить. Потом мы встретили двух миленьких учениц модистки и прекрасно провели с ними время. После столь многообещающего начала мы какое-то время продолжали встречаться с ними (пока одна из модисток не стянула шиллинг из моего кошелька). Тщедушность Партриджа не отталкивала женщин. Им импонировали его остроумие, щель между зубами и его пылкие объятия. Помнится, некоторые даже вызывались обучить его искусству любви, которое он познавал так же охотно, как и я. Наши воскресные забавы вселили в него уверенность, и теперь он вел себя в мастерской более раскованно. Отомстил своим самым злостным мучителям, надавав им тумаков, ибо они никак не ожидали получить от него отпор. После этого остальные тоже прекратили издевательства. По завершении периода его ученичества уже всякая враждебность к нему исчезла, ибо Партридж не только превзошел всех (кроме меня) в стати и стал первым кутилой и проказником, но и подтвердил суждение Хогарта, проявив исключительный талант.