Гренадилловая шкатулка - [18]

— Черт побери, Маргарет! Ты подслушиваешь мой конфиденциальный разговор? Разве такое поведение простительно? Ты столь же невыносима, как и все остальные в этой комнате, даже если предмет беседы вне твоего разумения. — От возмущения он глотал слова.

Мисс Аллен втянула голову в костлявые плечи и нервно затеребила салфетку, не смея встретить его осуждающий взгляд. Было видно, как на ее шее пульсирует жилка.

— Генри, я вовсе не подслушивала. Просто я — как и все остальные — тревожусь за твое здоровье.

Ее попытка оправдаться только подлила масла в огонь.

— Не смей обращаться со мной, как с полоумным! Не для того я даю тебе кров и пищу все эти годы. Без меня ты подохла бы с голоду. И подохнешь, если я выгоню тебя из дома.

— Но, Генри, — заикаясь, отвечала она, — я всегда помню про твою доброту. Ты — мой благодетель. О таком великодушном брате, как ты, можно только мечтать. Я вовсе не хотела тебя расстраивать. Если я что и услышала, то совершенно случайно… Для меня это пустой звук. Как ты верно заметил, я ничего не поняла…

Монтфорт навис над ней. Он молчал, но вид у него был угрожающий. Его глаза словно раздулись от гнева, во взгляде сквозила неистовость. Неужели я различил в нем искру безумия? Наконец он заговорил, но только для того, чтобы напоследок еще раз излить свое возмущение.

— Твое безобразное поведение недостойно моего внимания. Чего еще от тебя можно ожидать? Еще немного, и ты сведешь меня с ума. Поэтому я ухожу, и запомните, все запомните, я категорически запрещаю вам меня беспокоить.

Под взглядами гостей и домочадцев он решительным шагом вышел из комнаты, громко хлопнув дверью.

Даже после того как стихло эхо шагов Монтфорта, его раздражение по-прежнему висело в комнате, словно ядовитый смрад, который не смог бы развеять и свежий весенний ветер. Лакей и я стояли в смятении по обеим сторонам стола. Гости и домочадцы смотрели в свои тарелки, на которых стыла еда. Наконец мисс Аллен взяла себя в руки и подала знак Джону. Тот кивнул мне, и мы стали убирать со стола. Роберт тем временем, как мог, постарался загладить неловкость.

— Дамы и господа, — неуверенно начал он. — Прошу извинить моего отца. Как видите, он немного не в себе. Последние дни ему нездоровится. Надеюсь, его дурное настроение не помешает вам насладиться вечером.

— Но чем вызвано его дурное настроение? — спросила Элизабет с тревогой в голосе и озабоченностью в лице. — Ужин устроен по его желанию. Библиотека готова, как он и просил. Он хотел показать ее гостям, но сегодня вдруг приказал не зажигать в комнате свечи и не разводить камин. Что изменилось? Неужели он тронулся рассудком?

— Я задаю себе тот же вопрос, сестра, — согласилась с ней мисс Аллен. С ее худого лица еще не стерлись следы обиды на брата, несправедливо выбранившего ее. — Признаюсь, я в таком же недоумении.

Фоули с Брадфилдом заговорщицки переглянулись и кивнули. Фоули прокашлялся и сказал:

— Возможно, лорд Монтфорт расстроился из-за меня. Мисс Аллен обратила к нему озадаченный взор. Элизабет широко раскрыла глаза.

— Что же произошло, сэр? — почти в один голос воскликнули обе женщины.

— Дамы, я не могу — не должен — портить столь радостный праздник подобными разговорами. К тому же это касается только меня и лорда Монтфорта.

— Не томите, лорд Фоули, — вскричала Элизабет. — Все уже давно увидели, что обстановка здесь далеко не праздничная. И, похоже, только Маргарет, Роберт и я — самые близкие ему люди — пребываем в неведении относительно причин его расстройства.

Собирался Фоули внять ее мольбе или нет, Элизабет не суждено было узнать, ибо в это самое мгновение, словно в некой театральной мелодраме, дверь со стороны кухни со скрипом отворилась, и в столовую вошла миссис Каммингз, неся поднос со сливками, взбитыми с вином и сахаром. За ней с таким же десертом шествовали Конни и судомойка. Лорд Фоули умолк на полуслове, мисс Аллен сказала, что ей нужно сходить на кухню, и, встав из-за стола, удалилась.

Спустя пятнадцать минут миссис Каммингз с помощницами сервировали стол чистыми приборами и чашами для ополаскивания пальцев, подали торт с корицей и мускатным орехом, компот, фруктовые пирожные и желе, мерцавшее, словно фанат, в стеклянных вазочках. Но даже эти лакомства не улучшили настроение участникам праздничного ужина, пребывавшим в подавленном состоянии. Я стоял возле них с тяжелым сердцем, у меня ныли конечности. Мне не терпелось сорвать с себя парик, скинуть башмаки и сесть с кружкой эля у очага, задрав ноги на стул. Я представлял, как буду развлекать Конни подробностями удручающего разговора, свидетелем которого я только что стал. Да, признаюсь, в ту минуту унылая атмосфера застолья казалась мне столь же странной, сколь и забавной.

Надо ли говорить, что миссис Каммингз даже не думала отпускать меня. Да и не могла она меня отпустить. Она сбивается с ног, жаловалась домоправительница, ради всего святого, «останьтесь, пока не подадут портвейн». Скоро уже, всего несколько минут.

В эти минуты все и произошло.

Пока разносили десерт, Брадфилд, воспользовавшись суматохой, поднялся из-за стола, чтобы облегчиться — он мочился громко — за ширмой в ночной горшок, который он после любезно убрал в стенной шкаф (чтобы я или слуга — кому из нас вздумается — потом вынесли его). Застегнув штаны, он вернулся на свое место. За столом остались только трое — Уоллес, леди Брадфилд и леди Фоули. Женщины, избегая неудобной темы — дурного настроения Монтфорта, — обсуждали тонкости шитья в сборку и вышивания шерстью по ткани. Чем лучше украсить коробочку для швейных принадлежностей? Уоллес сидел в угрюмом молчании на дальнем конце стола; перед ним стоял пустой бокал из-под вина.