Грехи и погрешности - [22]
Обретя цель, почти неделю рыскал Стрельников в поисках подходящей натуры, пока, наконец, не наткнулся на Варшавском вокзале на нужный типаж. Чумазый оборвашка, забившийся в угол, внешне подходил как нельзя кстати. Ничего, что волосы светлые – такое встречается. Зато профиль какой! Ей-ей, римский. Носяра знатный, с горбинкою. Да и серые глазищи по форме, что твои оливки из «Елисеева». Главное, пацана правильному имени научить – скажем, будешь Мойшей каким аль Абрашкою, – да в нужное место в нужное время пред глазами проклятого иностранца вынуть-поставить. Поведётся, сволочь. Никуда, паскуда, не денется…
Да только мальчуган оказался вовсе не так прост, как виделось в мыслях Виктору. Ласку подлого убийцы отчего-то за искреннюю не принял. Хоть сел на руки, однако говорить со Стрельниковым решительно отказывался. Молчал себе. Какие уж тут инструкции? Хотя… может, немой? Неплохо, коль так. Без слов – оно и ещё деликатнее.
Пока ехали в пролётке к «Англетеру», Стрельников проделал несколько непонятных непосвященному манипуляций. Сперва обвязал по поясу мальчонкину шинель своим шарфом, предварительно извозяканым о колесо. Потом, улыбнувшись чёрным мыслям, заткнул за него сбоку оборванную обложку от какой-то детской книжки-брошюрки, должно быть, забытой рассеянным пассажиром и найденной теперь хитрым решальщиком. Оторванную не целиком, а лоскутом, с шуткой и намёком. И с двумя лишь жирными строчками – одна над другой:
«Самуил
КОШКИН Д».
Третьим действием, предварительно натянув перчатки, заколол английской булавкой отворот шинели. Под горлом. Мол, разве не добро содеял? Добро. Это чтоб не просквозило бедняжку на февральском ветру. Но на самом деле, булавка та была зело хитрая, отстегнуть её, не зная секрета, не уколов палец, никак не получится. Острие же пропитано ужасающей силы ядом, действующим не сразу, через недельку-полторы, но безотказно. Вызывая сильнейший сердечный приступ.
Вот только чего ж он так смотрит-то? Волчонок… Словно понимает всё, мерзавец. Да и пусть. Сдохнет вместе с французом – не велика потеря. Проговориться всё одно не сможет. Дай-то Бог…
Жюль обычно выходил из номеров около полудня. Привычки менял редко, если только что-то экстраординарное. Вот и сейчас, оказавшись на улице, он первым делом огляделся, ища глазами свободный экипаж. Таковой отыскался чуть поодаль, на краю площади. Француз, сунув два пальца в рот, оглушительно свистнул и махнул заметившему его кучеру рукой. Мол, давай сюда!
Тот, стеганув бойкую каурую лошадку, ловко развернул пролётку и через минуту остановился у крыльца.
– Куда изволим, товарищ-барин? – громко вопросил возница.
– По Галерной поедем. К верфям, – ответил пассажир, поставил ногу на ступеньку и, увидев в уголке на диванчике грязного сопливого ребёнка в шинели, выругался: – Мерде! Что за чёрт?
Кучер, оглянувшись, смачно сплюнул наземь и поднял хлыст:
– Ах ты гадёныш! Морда жидовская! Я тя щас…
– Стоп, стоп, стоп, – перехватил журналист занесенную для экзекуции руку. – Не надо! Кто это?
– Этот? – ещё раз сплюнул кучер. – Да никто! Мулька Кошкин, шваль беспризорная. Ух, я ему!
– Муля? Самуил? – в голосе иностранца почувствовалась заинтересованность. – Он не еврей?
– Мулька-то? В тютельку, товарищ! Жидяра, – кивнул кучер. – Отродье банкирское. Папашку евойного, кровососа, наши на фонарном столбе ажно в семнадцатом вздёрнули, мамка – та раньче ещё, до самой революции издохла. Ух, чтоб их всех…
Но француз уже не слушал. Он, подхватив мальчика на руки и крепко прижав к себе, почти бегом направлялся обратно в гостиницу. Кучер же, глянув исподлобья в сторону импозантного господина-товарища в чёрном пальто, стоящего неподалёку с папироской, кивнул ему и, распустив хлыст, стеганул кобылку.
Стрельников, бросив на мокрую мостовую окурок, отпихнул его от себя носком галоши и улыбнулся. Но нехорошо улыбнулся – у возницы аж морозец по коже прошёл.
Как и полагал специалист по тёмным делам, француз скончался через неделю. От скорого и необратимого сердечного приступа.
Проблема была устранена.
Мальчик же, которого журналист так и не успел усыновить, остался вновь один. Правда, на этот раз с выправленной метрикой на имя Самуила Кошкинда, 1914-го года рождения. И, если быть до конца откровенным, то не один всё-таки, а в компании себе подобных воспитанников детской учебно-трудовой коммуны на Старопетергофском. В известной Шкиде.
За ту неделю, что была прожита с добрым Жюлем в роскошном номере «Англетера» Самуил, будем называть его так, оттаял. Был отмыт, накормлен и обласкан поистине отцовским к себе отношением. Даже говорить начал, рассказывать. Жюль, узнав от приёмыша, что тот ни судьбы своей, ни настоящего имени, данного при рождении, не помнит, как, впрочем, и самих родителей, вопреки собственным ожиданиям не расстроился. Наоборот – должно быть, в пареньке было что-то особенное – привязывался к нему всё сильнее и сильнее. С каждым часом. С каждой минутой.
Эх, если б не проклятая булавка!
Кошкинд в школе при коммуне учился отлично, лишь совсем изредка получая отметки «хорошо». Однако после выпуска из интерната в институт не пошёл, а, закончив годичные курсы красных командиров, был распределён в один из особых полков, где продолжил осваивать премудрости военной разведки.
Время летит. И вот тебе уже совсем скоро исполнится тридцать, а за душой по-прежнему ничего — ни дома, ни семьи, ни «сбычи мечт». И даже замечательные комиксы, которые ты вдохновенно рисуешь по вечерам, сидя за письменным столом в крохотной съёмной квартирке, пока ещё никого не впечатлили. Кроме, может быть, собственного ангела-хранителя — интеллектуала и вообще большого умницы, — древнего ценителя настоящего искусства, да одного твоего далёкого предка. Бессмертного духом художника. Поля Гогена… Короче, цок.
Чтоб раскрыть тайну исчезновения Янтарной комнаты, можно прошерстить все архивы человечества за последние три четверти века. Но куда приятнее отправиться в путешествие. Кому секрет, что занимательнее кататься по заграницам, нежели просиживать штаны над нечитабельными фолиантами? Да и узнаешь ли самое интересное, всматриваясь в сухие отчёты какого-нибудь по праву забытого группенфюрера? Например то, зачем приложил свою руку к исчезнувшей ныне реликвии Варфоломей Растрелли. Он же архитектор, а не декоратор, верно? И ещё… Впрочем, нет — «ещё» внутри.
Он уходит в себя, чтобы побыть в одиночестве, ты — дабы укрыться от проблем и суеты бурлящей жизни. Она погрузилась в свой мир, потому что очень хочет найти близкого друга и любимого человека, который, умирая, нацарапал карандашом на обрывке неведомый адрес: Tiki, 2. Тот, ясно, вовсе не земной — Оттуда никто не возвращается. Ну, может, не «никто», а «большинство из». Потому как пока ещё живые не верят, что душу можно вернуть. Но ведь можно?! Главное — отыскать загадочный объект под названием Тики Ту. И это второй роман диптиха «Пределы & Переходы». Обложка проиллюстрирована картиной П.
Логики больше нет. Ее похороны организуют умалишенные, захватившие власть в психбольнице и учинившие в ней культ; и все идет своим свихнутым чередом, пока на поминки не заявляется непрошеный гость. Так начинается матово-черная комедия Микаэля Дессе, в которой с мироздания съезжает крыша, смех встречает смерть, а Даниил Хармс — Дэвида Линча.
Повесть рассказывает о воспитании подростка в семье и в рабочем коллективе, о нравственном становлении личности. Непросто складываются отношения у Петера Амбруша с его сверстниками и руководителем практики в авторемонтной мастерской, но доброжелательное наставничество мастера и рабочих бригады помогает юному герою преодолеть трудности.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
УДК 82-3 ББК 84.Р7 П 58 Валерий Попов. Излишняя виртуозность. — СПб. Союз писателей Санкт-Петербурга, 2012. — 472 с. ISBN 978-5-4311-0033-8 Издание осуществлено при поддержке Комитета по печати и взаимодействию со средствами массовой информации Санкт-Петербурга © Валерий Попов, текст © Издательство Союза писателей Санкт-Петербурга Валерий Попов — признанный мастер петербургской прозы. Ему подвластны самые разные жанры — от трагедии до гротеска. В этой его книге собраны именно комические, гротескные вещи.
УДК 882-3 ББК 84(2Рос=Рус)6-44 П58 Предисловие Дмитрия Быкова Дизайн Аиды Сидоренко В оформлении книги использована картина Тарифа Басырова «Полдень I» (из серии «Обитаемые пейзажи»), а также фотопортрет работы Юрия Бабкина Попов В.Г. Сон, похожий на жизнь: повести и рассказы / Валерий Попов; [предисл. Д.Л.Быкова]. — М.: ПРОЗАиК, 2010. — 512 с. ISBN 978-5-91631-059-7 В повестях и рассказах известного петербургского прозаика Валерия Попова фантасмагория и реальность, глубокомыслие и беспечность, радость и страдание, улыбка и грусть мирно уживаются друг с другом, как соседи по лестничной площадке.
ББК 84Р7 Б 88 Художник Ю.Боровицкий Оформление А.Катцов Анатолий Николаевич БУЗУЛУКСКИЙ Время сержанта Николаева: повести, рассказы. — СПб.: Изд-во «Белл», 1994. — 224 с. «Время сержанта Николаева» — книга молодого петербургского автора А. Бузулукского. Название символическое, в чем легко убедиться. В центре повестей и рассказов, представленных в сборнике, — наше Время, со всеми закономерными странностями, плавное и порывистое, мучительное и смешное. ISBN 5-85474-022-2 © А.Бузулукский, 1994. © Ю.Боровицкий, А.Катцов (оформление), 1994.