Грехи аккордеона - [3]

Он вернулся в поселок, когда обрученная невеста сообщила: неподалеку сдается в аренду участок земли с крошечным виноградником и миниатюрным домом. Мастер с радостью покинул город, поскольку успел к этому времени запутаться в отношениях с некой замужней дамой. Его пышная растительность всегда привлекала женщин. За годы брака жена не раз обвиняла его в неверности, и иногда оказывалась права. Аккордеон и волосы манили женщин – что он мог поделать? Она это знала – музыкальный дар и ее держал крепко, а еще – шелковистая кожа и курчавые волосы, выбивавшиеся из ворота рубашки. Он легко замерзал и начинал дрожать, едва солнце исчезало за облаком. Жена была очень теплой – стоя рядом, можно было почувствовать, как она излучает жар, словно небольшая печка. Ее руки одинаково крепко держали детей, тарелки, куриные перья и козье вымя.

Из арендованных виноградников «калабрезе», «негро д'авола», «спаньоло» получалось терпкое безымянное вино, и его продавали иностранцам. Согласно местным обычаям, забродившее сусло неделю выдерживали в кожах, от чего и возникал этот особенный грубоватый привкус и темно-пурпурный цвет. Проглоченное второпях, вино обдирало глотку и, как любое вяжущее питье, обладало, по слухам, лечебными свойствами. Иностранцы платили очень мало, но, поскольку других источников дохода ни у кого не было, виноградари не роптали. Пылкие нравы, вечная нехватка земли, денег и утвари создавали подходящую почву для махинаций, укрывательства, нечистых на руку людей, тайных сговоров, грубой силы. А можно ли прожить по-другому?

Кроме виноградников, мастер и его жена арендовали пять старых олив и одну фигу, державшуюся у стены на шпалерах, – таким образом их жизнь крутилась вокруг детей, коз, прополки, подрезки и тяжелых корзин с виноградом. По ночам нищета свистела ветром сквозь дыры в сухом винограднике, сливалась со стонами трущихся друг о дружку ветвей. Они продолжали цепляться за свой участок даже когда хозяин, живший в Палермо, в доме с черепичной крышей, поднял арендную плату, а на следующий год – поднял еще раз.

Аккордеонная мастерская располагалась в самом конце сада – в хижине, когда-то построенной для больных коз, маленькой, не больше двуспальной кровати. На полках стояли горшки с лаком, коробки сухого шеллака, разнообразный клей и шлихты, квадраты перламутра и два закупоренных пузырька бронзовой краски, размером с ноготь. Там были напильники, скребки, специальные стамески – одна из осколка кремнистого сланца, который он выкопал из земли – долота, втулки, красители, металлические шпунты и крючки, пинцеты и обрезки стальной проволоки, штангенциркули и линейки, кусачки, перфораторы и зажимы; многие из этих инструментов он украл с фабрики Кастельфидардо – а как иначе обзавестись столь необходимыми вещами? С помощью собольей кисточки толщиной в несколько волосков мастер рисовал завитки и раскрашивал клавиши; тройные рамки поблескивали бронзовыми искорками. Готовые аккордеоны он продавал перекупщику на городском рынке, а тот, подобно покупателям вина, платил сущую ерунду – прокормишь разве что сороку.

Научившись управляться со своими инструментами, мастер стал мечтать о жизни, наверняка невозможной в этом озлобленном поселке, но вполне реальной в другой стране, что все шире разрасталась в его мыслях: Ла Мерика. Он думал о новой судьбе, свежей и незапятнанной, о деньгах, что свисали из будущего, словно груши с верхушки дерева. Он шептал по ночам жене. Та отвечала:

– Никогда.

– Послушай, – говорил он так сердито и громко, что просыпался ребенок. – Ты же читала, что пишет твой брат. – Дурак Алессандро с мордой ящиком прислал недавно письмо, все в пятнах красного соуса и жирных отпечатках. В нем, однако, говорилось: приезжайте, приезжайте, поменяйте свою судьбу, превратите свои муки в серебро и веселье.

– Мир – это лестница, – шипел в темноту аккордеонных дел мастер. – Одни спускаются, другие поднимаются. Мы должны быть наверху.

Она не соглашалась, затыкала уши и громко застонала, когда он объявил о дне отъезда, а увидав чемодан с металлическими углами, подняла голову и закатила глаза, как отравленная лошадь.

Парализованный генерал

Осанка мастера, таившая скрытый напор и вызов, всегда обращала на себя взгляды других мужчин. Обычно он стоял, опираясь на левую ногу, правая многозначительно отставлена, черные башмаки стоптаны. Поза выдавала характер; мастер выглядел louche [3] и агрессивным, а на деле таким не был. Он не любил и не умел решать задачи. Когда приходилось выпутываться из неприятностей, он зависел от жены. Он сочинял безудержные планы, радужные надежды, она прокладывала путь – до последнего момента.

Сколько людей, пробуждаясь ночью, тянут руки к спящей половине и вдруг натыкаются на труп? Вечером жена мастера поплакала, жалуясь на маячившее впереди путешествие, но ничто, ни единый знак в ее дурном настроении не указывал на то, что несколько часов спустя явится паралич – сожмет ее ребра, загонит в суставы стержни, зацементирует язык, заморозит мозг и зажмет в тиски глаза. Пальцы мастера трясли застывшее туловище, каменные руки, жесткую шею. Он решил, что жена мертва. Он зажег лампу, стал выкрикивать ее имя, лупить по мраморным плечам. И все же сердце билось, гоняя кровь по трубам вен, грудная клетка вздымалась – это и помогало ему верить, что беда не окончательна и уйдет, как только наступит утро. Но беда не ушла.