Греческий огонь - [53]

Все произошло так, как и было задумано. Оказавшись лицом к лицу с мастером Леонтием Мануилом, Константин, не колеблясь ни минуты, выхватил короткий кинжал, который дал ему евнух, и всадил его в шею мастера. Тот рухнул замертво, не успев даже осознать, что происходит.

Константину это показалось совсем нетрудным. Его рукой управляла какая-то посторонняя сила: он был похож на тех бронзовых львов, которых показала ему Феофано в Тронном Зале, где она, голая, совершала с ним прямо на троне один из своих причудливых любовных ритуалов. Но, увидев свои окровавленные руки, Константин на мгновение растерялся и почувствовал пустоту в груди. Это был не ужас перед пролитой им кровью, а страх, как бы не испачкать пергамент, который надо будет вручить Феофано. Вытерев руки о тунику мастера, тело которого ничком лежало на каменном полу, он взял с подставки драгоценный свиток и полез в люк.

Шесть стражников продолжали шагать в темноте вдоль стены оружейной мастерской, не обращая никакого внимания на быстро удалявшегося юношу.

28

После каждого сражения воды Дуная обагрялись кровью. Плоты, на которых скифы пытались переправиться через реку, были очень удобной мишенью для верховых лучников молодого византийца армянина Иоанна Цимисхия, племянника императора, недавно назначенного стратигом Балканской фемы. Его манера вести бой каждый раз поражала даже самих византийских солдат и сеяла панику в стане врагов, явившихся из холодных бескрайних северных земель. Цимисхий налетал внезапно, словно вихрь, наносил удар и галопом уносился назад, чтобы вскоре вновь неожиданно броситься в схватку и осыпать стрелами врага, пытавшегося высадиться на берег. Солдаты говорили, что, прежде чем сесть на коня, Цимисхий выпивал кубок какого-то зелья, привезенного им из столицы. Одни считали, что это настойка из перебродивших слив, другие утверждали, что в кубке обычное греческое вино, третьи доказывали, что он пил либо то, либо другое, в зависимости от обстановки, и даже клялись, что могут по его поведению определить, каким именно напитком диктуется его стратегия боя.

Приближался сезон дождей, и положение византийского войска осложнилось. После одной из отбитых яростных атак скифов, когда стало ясно, что потери византийцев слишком велики и уцелевшие воины совсем пали духом, Цимисхий безмолвно и бессильно наблюдал за приготовлениями врагов, перестраивавших свои порядки на противоположном берегу, чтобы вновь попытаться переправиться через реку. Скифов потери в живой силе не пугали: в их распоряжении была неисчислимая рать — плохо вооруженная, но не менее воинственная, чем поредевшая византийская конница. Время работало на скифов, силы византийцев с каждым днем таяли, сказывались усталость и разочарование солдат, начавших сомневаться даже в своем командире. Отбив последнюю атаку, Цимисхий приказал проложить дорогу под прикрытием росшего на берегу густого ивняка, чтобы можно было быстро перебрасывать конницу к местам возможной высадки вражеского войска. Но одного дождя было бы достаточно, чтобы утрамбованная земля превратилась в непроходимую для конницы хлябь.

Скифы распевали свои буйные песни, а на византийском берегу никто не осмеливался даже улыбнуться, солдаты со страхом наблюдали за приготовлениями противника. Цимисхий молчал, погруженный в свои думы. Просьба о помощи дошла до Константинополя как раз в тот момент, когда финансовые затруднения вынудили императора сократить численность резервной армии, а также запасы провианта и оружия. Все чаще женщины выходили на улицы, чтобы выразить свой протест против новых налогов и роста цен. Вот тогда-то император Никифор, вспомнив об удаче на ипподроме, решил использовать против скифов греческий огонь, прежде применявшийся только в морских сражениях. Смертоносное оружие погрузили на возы и, укрыв его большими полотнищами — чтобы никакой лазутчик не мог догадаться, что это такое, и оповестить врага, -отправили к берегам Дуная.

Император сам решил явиться к месту военных действий, чтобы лично руководить предстоящей операцией. Взял он с собой и супругу, надеясь, вероятно, что, когда она увидит его в ратных доспехах, в ней снова проснется если и не любовь, с которой она встретила его тогда, ночью, после возвращения с победой, то хотя бы вполне, на его взгляд, заслуженное уважение.

Жизнь в военном лагере на берегу Дуная, которая молодой императрице рисовалась как приятный отдых от официальных церемоний при дворе, сразу же обнаружила свои отрицательные стороны. Прогулки пришлось отменить из-за града больших камней, которыми скифские катапульты постоянно осыпали византийский лагерь, и Феофано пришлось прятаться в палатке императора, разбитой на невысоком холме, куда камни не долетали. Здесь Никифор разрабатывал план обороны, которая должна была обернуться смертельной западней для нападающей стороны благодаря доставленному сюда в великой тайне греческому огню. Все это не представляло никакого интереса для Феофано, и ее жизнь в военном лагере, прежде рисовавшаяся ей волнующим приключением, становилась такой же скучной, как пиры и бесконечные дискуссии, в которых ей приходилось участвовать всякий раз, когда к византийскому двору являлись послы соседних стран. Разговоры, одни разговоры, не имевшие для нее никакого смысла. Но на второй день ее удивленный взгляд остановился на молодом стратиге Цимисхии, таком же светловолосом и черноглазом, как Константин Сириатос, и все ее тело затрепетало от прилива бурной страсти. В отличие от Константина, Цимисхий был героем, чье имя окружал ореол легендарной славы, человеком, отважные действия которого позволяли византийскому войску сдерживать натиск превосходящего числом противника и отражать его беспорядочные атаки. Феофано сразу же почувствовала, сколько в этом баловне фортуны силы, здоровья и красоты. Так на глазах ни о чем не подозревавшего Никифора вспыхнула новая страсть императрицы.