Греческая народная религия - [23]
Святость не сообщалась очагу каким-либо богом, она была ему имманентна. Гестия так и не была целиком антропоморфизирована. Она была включена в мифологию, но ее статуи — это плоды творчества художников, а не культовые изваяния. Тем не менее, ее значение очень велико. «Начинай с Гестии», — гласит греческая пословица, означающая «Начинай с верного основания». Если в доме убивали животное и совершали жертвоприношение, то Гестии приносили первые куски, подобно тому, как возлагали на очаг куски еды в начале каждой трапезы. Вот почему первая частица любого жертвоприношения, включая и общественные, как считается, была посвящена Гестии. О месте Гестии можно прочесть в некоторых полуфилософских рассуждениях греков, согласно которым Гестия воцарилась в центре вселенной, подобно тому как очаг расположен в центре дома.
Следует добавить несколько слов относительно роли очага в общественном культе, поскольку она лучше всего доказывает, что семья была моделью и основой для греческого государственного [104] устройства. И подобно тому как у семьи был свой очаг, в доме совета был устроен государственный очаг. Возле него ежедневно совершали трапезу должностные лица и особо уважаемые граждане. А когда город основывал где-либо свою колонию, то эмигранты переносили туда огонь родного очага, чтобы зажечь очаг нового города.
Культ очага восходит к дням седой древности, к индоевропейской эпохе. Это заставляет меня высказать одно соображение общего характера относительно различия между нашей религией и религией греков (народной религией). Это различие не встречает достаточного внимания у нас, поскольку мы относимся к этому не так, как греки. Святость очага была настолько велика, что можно говорить о культе очага. У очага совершались определенные священнодействия, однако не было ни молитв, ни изображений, ни богов — ведь Гестия была не полноценным личностным персонажем, а только бледной персонификацией. Культ заключался в действиях. Согласно представлениям древних, очаг был священен сам по себе. Для нас же это не так. В наши дни место освящается построенным на нем домом Божиим. Освящение церковного здания сообщает ему святость, тогда как в древности святость заключалась в самом месте. Дом для бога возводился на данном месте, потому что оно было свято, а не наоборот. И наконец, хотя очаг был свят, его использовали не только в религиозных целях, но и для приготовления пищи, кипячения [105] воды и обогрева помещения. Здесь мы видим еще одно различие между религиозными представлениями древних греков и современных людей. Возможно, это самое большое различие. Мы проводим четкое разграничение между религиозным и светским, и у нас священные предметы запрещено использовать в бытовых целях. Религия — это наш выходной костюм. Древние тоже различали священное и светское и относились к священным объектам не так, как к прочим. Но в повседневной жизни священное и светское смешивалось самым невероятным образом. У древних религия гораздо больше проявлялась в повседневной жизни, чем у нас. Она выражалась более в действиях, чем в словах. Конечно, священнодействия могли выродиться в пустую рутину, должно быть, это обычно и происходило: они лишались истинного религиозного чувства даже в большей степени, чем наши благодатные таинства, если воспринимать их как традиционные обряды.
Святость очага была так сильна, что любой, кто садился у него, становился освященным и неприкосновенным. Можно было бы сказать, что такой человек находился под защитой богов. Действительно, считается, что это было так, но данная формулировка не совсем верна. Очаг был свят сам по себе, и его святость сообщалась любому, кто его касался. Здесь не нужно было никакого личностного бога-посредника. Однако, с другой стороны, каждый ищущий защиты у очага был под покровительством богов, и особенно — Зевса. Это [106] обстоятельство обращает нас к той древней эпохе, когда закон, суд и государство были развиты еще очень слабо. Тогда божественное покровительство было гораздо важнее для чужестранцев и преследуемых, чем в исторический период, когда жизнь, регулируемая государственными институтами и законами, стала более безопасной. Следует добавить, что уважение к определенным религиозным законам относительно чужестранцев и преследуемых проявляется у большинства первобытных народов. Должно быть, такие правила существовали еще в индоевропейскую эпоху.
У первобытных народов чужестранец не пользовался защитой закона и обычаев племени. Слово «гость» и латинское «hostis» (враг) — это одно и то же слово. Преследуемый изгой тоже был лишен из-за своего проступка против закона и традиций их защиты. Но такой человек может получить очищение и прощение. А что касается чужестранцев, то могли найтись причины для установления с ними дружеских отношений. Это могли быть, например, купцы, поскольку торговля, хотя и очень ограниченная, существовала всегда — даже в древности и у самых примитивных народов. И существовал уже тогда бог, простиравший свое покровительство на чужестранцев и изгоев, — Зевс. Лишь он один обладает эпитетами, отражающими эту его функцию (xenios, hikesios), они были распространенными и в историческую эпоху. Зевс был покровителем чужеземцев и изгоев потому, что будучи «отцом», божественным «pater familias», он поддерживал [107] неписаные законы и обычаи, на которых держалась власть главы семейства. Такие законы и обычаи были необходимы, поскольку в противном случае совершивший правонарушение не мог бы искупить свою вину, а торговые и прочие контакты с другими народами оказались бы невозможными. Таким образом, Зевс являлся хранителем неписаных законов, норм морали и священных обычаев древнегреческого общества. Но по мере того как развивалось политическое устройство и жизнь становилась более безопасной, данная функция Зевса в обществе все более отходила на второй план. Людям, в общем-то, уже не приходилось обращаться к Зевсу с просьбой о защите. Теоретически Зевс всегда оставался небесным властителем и защитником нравственности и справедливости, но, пожалуй, только теоретически.
