Греческая история, том 2. Кончая Аристотелем и завоеванием Азии - [4]

Он был далек от всяких исследований в области естест­венных наук; мало того, он даже не был в состоянии оценить всю важность этих задач и потому разделял распространен­ный в народе взгляд, признававший нечестивым всякое заня­тие такими предметами, познание которых божество сделало недоступным для человеческого ума. Зато в софистических искусствах — диалектике и эристике — он достиг высокой степени совершенства; не было человека, который превос­ходил бы его в этой области, и почти всякий, кого он вовле­кал в спор, безвозвратно запутывался в его сетях. Но эти ис­кусства служили ему только средством для борьбы против теорий его противников и для защиты собственного учения; никогда Сократу не приходило в голову выступить в качест­ве учителя красноречия.

Дело в том, что и Сократ, как настоящий сын своего времени, был врагом всякой веры в авторитет; он придавал значение только тому, что могло быть доказано. При всей глубокой религиозности своей натуры он тем не менее счи­тал необходимым доказывать существование бога и находил эти доказательства в целесообразном устройстве природы, которое, по его мнению, могло быть создано только разум­ным творцом. Это — то же рассуждение, которое привело уже Анаксагора к его учению об уме. Затем Сократ ссылался на consensus gentium (единомыслие народов), на общую всем народам веру в существование божественного Провидения. Притом он полагал, что целесообразное устройство вселен­ной создано специально в интересах человека. По вопросу о выборе между монотеизмом и политеизмом Сократ, по-видимому, не предпринимал серьезных изысканий; да и во­обще он по возможности примыкал к народным верованиям, соблюдал обряды и придавал большое значение изречениям оракула и всей мантике. Относительно сущности божества он держался, разумеется, тех просвещенных взглядов, кото­рые господствовали в его время среди образованных людей и которые были выработаны великими поэтами, начиная с Симонида. Напротив, орфическим учениям и тайным куль­там он оставался совершенно чужд; поэтому он не принимал и учения о бессмертии души или рассматривал его только как гипотезу, так как относительно того, что происходит по­сле смерти, человек, по его мнению, ничего не может знать с достоверностью.

Рядом с теологией Сократа занимала одна только этика; и здесь он также находил свои идеалы в прошлом. Он еще всецело стоит на той утилитарной почве, на которой стояли древние семь мудрецов. Добродетель для Сократа заключа­ется в познании добра, добро же — то, что для нас полезно. Очевидно, что никто не станет преднамеренно причинять себе вред; следовательно, достаточно только выяснить лю­дям их истинную выгоду,— и они будут поступать сообраз­но с этой выгодой, т.е. добродетельно. Итак, добродетель для Сократа — знание, порок — заблуждение.

Но каким образом можем мы узнать, что полезно для нас, и, следовательно, найти прочную норму для наших по­ступков? Ответить на этот вопрос Сократ считал своей важ­нейшей задачей. Скептицизм софистической школы подверг сомнению самую возможность знания; поэтому новую сис­тему приходилось возводить от фундамента. Сократ полагал, что достигает этого, исследуя сущность каждой из вещей (г/ έχαστον είη των όντων),а для этой цели считал достаточным дать точное определение каждому из понятий, существую­щих в языке. Разговоры, в которые Сократ вовлекал своих друзей и противников, большею частью касались вопросов этого рода. При этом он сначала делал вид, что совершенно незнаком с содержанием разбираемой задачи, и затем рядом искусно поставленных вопросов постепенно приводил сво­его собеседника к тому решению, которого желал. Способом доказательства служил обыкновенно грубый вид индукции, так что каждый частный случай подчинялся какому-нибудь общему определению, причем для подтверждения приводи­лись аналогичные случаи, — все это, конечно, совершенно эмпирически.

Все эти исследования естественно привели Сократа к подтверждению унаследованной народной морали в ее ос­новных чертах. Кое-где утилитарный принцип приводил его к чудачествам, кое-где он как будто поднимается выше тре­бований народной морали, например в учении о том, что во­обще дурно причинять зло другому, даже потерпев от него несправедливость; впрочем, мы не знаем, принадлежит ли это учение самому Сократу или вложено в его уста только Платоном. В общем, однако, нельзя сказать, чтобы эллины были обязаны Сократу каким-либо успехом в области этики. Мало того, нравственное учение Сократа с его плоским ути­литаризмом следовало бы признать прямо безнравственным, если бы Сократ действительно остановился на нем. Однако Сократ был не только философом, но и прежде всего глубо­ко религиозным человеком; поэтому он требовал, чтобы че­ловек жил добродетельно не только ввиду пользы, которую приносит ему добродетель, но и потому, что добродетельная жизнь угодна богам: благость божества обнаруживается именно в том, что оно требует от нас только таких поступ­ков, которые полезны для нас самих. Таким образом, учение Сократа является первой по времени попыткой примирить знание и веру, и этим в значительной степени объясняется тайна его успеха.