Гражданская поэзия Франции - [36]

Ты думал, я прилив, — а я потоп всемирный!

1871

ЭЖЕН ПОТЬЕ

ПАРИЖСКАЯ КОММУНА

Те пламенные дни планету потрясали,

Тот славный Март, когда вчерашний день Версаля

На завтрашний Париж послал тупую рать,

Пытаясь мужество и доблесть покарать.

Распутный Вавилон, скопивший столько злата,

Дряхлевший двадцать лет с империей проклятой,

Где в будуарной мгле дышал казармы смрад,

Где принял Меттерних бездарный свой парад;

Париж, как смирный зверь, запрятанный в загоне,

Где плебисцит скреплял любое беззаконье, —

На волю вырвался и, чуя у бедра

Вновь великанский меч, решает, что пора!

Вновь зорю протрубил год Девяносто Третий.

Воззвал к республике, к любимице столетий

Париж, — и выблевал на свалку, разъярясь,

Весь бонапартов блеск, всю вековую мразь.

И в тот же день и час Парижа подвиг пылкий

«Чрезмерным» назван был Бордосской учредилкой.[32]

Едва заняв места, пыталось дурачье

Разжаловать Париж, поднять лицо свое,

Смять Революцию… Голосовала, блея,

Сих ископаемых страшилищ ассамблея.

Сухие мумии, слепые костяки

Нежданно вылезли на кладбище с тоски.

Так, не очухавшись с сорок восьмого года,

Скупцы из деревень, политики прихода,

Убийцы тайные (теперь мы знаем вас!)

Легко отдали бы весь Рейн, и весь Эльзас,

И контрибуции мильярдов тридцать, чтобы

Оставить Тюильри для нужд одной особы.

Тьер, мелкий выродок из мелкой той семьи,

Уже подготовлял предательства свои:

«Должны мы запугать, — сказал он, — город грозный!

Пусть видит буржуа, что я старик серьезный.

На брюхе буржуа к спасенью приползет.

И я спасу его. Мне явно тут везет!

Мы ампутируем легко голосованье

И, красных обыграв, заигрывая с рванью,

Закинем удочку в кровавые моря!»

Он осадил Монмартр, едва взошла заря.

И, провокацию поняв и негодуя,

Париж провозгласил Коммуну молодую.

Победа! Ярый клич людского торжества

Пронесся! Яркая сияла синева.

Империя в туман, как призрак, расплывалась.

Жизнь, глубоко дыша, грядущим любовалась.

Святое равенство опять зажгло умы.

Обезоружив дух, вооружались мы.

Коммуна родилась бесхитростной и здравой.

«Один за всех, и все за одного» — вот право,

Вот образ общества грядущего. Сотрут

Из права «собственность». Ее заменит «труд».

Ты провозглашена. И хаос черной ночи

    Рассеется навек.

В тебе душа и мозг, тобою жив рабочий,

    С тобой он — человек.

Пускай не для него еще мыслитель пишет,

    Он не читает книг.

Слова: «Кто был ничем, тот станет…» — он услышит

    И разберется в них.

Мы в битвах и труде принять участье рады.

    Встает за ратью рать.

Проходят блузники предместий, федераты,

    Чтоб стойко умирать.

Вы первыми пришли, седые инвалиды,

    Вам отступать не след.

Бойцы июньских дней, три месяца обиды

    Для вас — как двадцать лет.

Коммуна юная! Ты вопреки клеветам

    Блистаешь чище звезд,

И франкмасон к тебе является с приветом,

    Склоняет ветхий крест.

Был идол, роковой для Франции когда-то, —

    Бандит Наполеон.

Был этот амулет у каждого солдата, —

    В навоз отброшен он.

Прожив два месяца, не свергла ты бастилий,

    Но сила правды в том,

Что мы декретами века оповестили:

    Исполнят их потом!

Ты банка не взяла. Пусть же уроком служит

    Твоя ошибка впредь:

Чтоб сдался враг, сумей врага обезоружить,

    В чем слаб он, рассмотреть.

Неделя майская, кровавая! Жесток

Был облик города и красен был поток, —

То наша кровь текла, то наши гибли жизни.

Весь род людской рыдал на этой братской тризне.

Но наши старики и женщины во рвах

Опять подымутся, своих убийц назвав.

Июньская резня — безделица пустая:

Погром сменил свое обличье, подрастая.

Не одиночек бьют, не пленников, а враз

Из пушек по толпе палят без лишних фраз.

Все скверы — кладбища, все парки — место боен,

Где, шпорами звеня, прошел версальский воин,

Где выла бравая орда офицерья,

Расправу краткую над нашими творя.

Абсента с коньяком хватив для вдохновенья,

Златопогонники соревновались в рвенье, —

Не целясь, без суда и без команды «пли»

Мололи нас в муку и веяли в пыли.

Вот подвиг буржуа, чья слава боевая

Войдет в историю, все славы затмевая!

Жаль, живописца нет: изобразить верней

То небо красное, то зарево огней,

Ту пляску дикую взбешенных людоедов,

Те тридцать тысяч жертв, что улеглись, отведав

Глоток свинца, и тех конвойных, что штыком

Толкают схваченных, бредущих босиком…

Вот маменькин сынок швыряет в них проклятье;

Вот барышня, визжа, боясь испачкать платье,

В них тычет зонтиком… А дальше — Пантеон,

Где с Тьером обнялись Жюль Фавр и Мак-Магон.[33]

Министры мокрых дел, святоши, у которых

На несколько ракет еще остался порох.

И сзади, наконец, свободолюбец тот,

Что руки подлые отмыл от нечистот, —

Но он виновней всех, Коммуна, пред тобою!

Грядущее прочтет: здесь было место боя

Версаля с городом.

           «Что масло в пламя лить? —

Сказал Сюлли-Прюдом, — как бога не хвалить!

Порядок водворен…» Эй, сударь! без загадок,

Оставим господа в покое. Ваш порядок

Нам беспорядком стал. И мы его сметем,

А господа на суд гражданский приведем.

Господь — сообщник преподобный

Всех черных палачей земли,

Префект, для жуликов удобный,

Его вы в сделку вовлекли.

Хвала благому провиденью, —

Моральный царствует закон.

Мир быстро близится к паденью, —

Порядок прежний водворен.

Хвала, господь! Тебя спасают.

В мозгах не выветрился чад.